Олег Селянкин - Будни войны

Про себя или даже вслух очень многие поговаривали или считали, что это и есть начало долгожданного наступления Красной Армии.

Только около суток и радовались этой победе: уже на следующий день приполз слух, будто именно 6 сентября ранним утром около трехсот фашистских бомбардировщиков атаковали наши войска, оборонявшие подступы к Шлиссельбургу. Казалось, всю землю там гитлеровцы вспахали взрывами, но наши не дрогнули, выстояли. И еще двое суток фашисты, почти беспрестанно атакуя, накапливали здесь силы, а потом мощно атаковали скопом. И в конце концов достигли берега Ладожского озера, захватили Шлиссельбург. Пытались и Неву форсировать, однако тут им так дали, так дали, что, побросав пулеметы и даже пушки, они вспять бросились.

Что вспять бросились, разумеется, радует. Однако, захватив Шлиссельбург, гитлеровцы прервали железнодорожное сообщение Ленинграда со всей страной. Невероятным это казалось, но факт всегда остается фактом: в окружение угодил такой огромный город, каким был Ленинград.

Хотя, если даже и будешь стараться забыть об этом проклятом окружении, все равно не сможешь: давно ли оно бедой на город обрушилось, а паек-то уже урезали, ходят слухи, и в боезапасе вот-вот начнут ограничивать. Иными словами, вот тебе, кума, и уха из петуха…

Случалось и так, что на иной день более двух важных новостей приходилось. Вот и вчера, 13 сентября, капитан Исаев вовсе случайно узнал, что в командование Ленинградским фронтом с 11 сентября вступил генерал Жуков, а 1-я бригада морской пехоты, на пополнение которой и была направлена его бывшая рота, вчера оставила Красное Село. Трое суток яростно билась за него, но потеряла более половины матросов и старшин, почти всех командиров, ну и отошла.

Известие о назначении генерала Жукова командующим Ленинградским фронтом хорошего волнения не вызвало. Да и не могло этого сделать. Ведь что капитан Исаев знал об этом генерале? Единственное: был нашим старшим военачальником во время боев на Халхин-Голе. А кого, позвольте спросить, он сменил здесь, под Ленинградом? Самого Климента Ефремовича! Того самого, который неизменно победно командовал всю гражданскую войну, который и сейчас из своего личного оружия ни одной пули мимо цели не пошлет, который, как восторженно рассказывали очевидцы, буквально в последние дни своего командования фронтом побывал в окопах под Красным Селом, где поднял и повел в атаку моряков!

То, что и сейчас ходит в атаки и отлично стреляет из нагана и винтовки, конечно, если говорить честно, для маршала не так уж и обязательно, однако и это плотно, добротно в строку ложится, когда в твоей душе образ легендарного полководца дорисовывается.

Однако есть ли смысл гадать, разумно или опрометчиво высшее командование поступило, пойдя на такую замену? Поживем — увидим…

Чем глубже время вгрызалось в сентябрь, тем тревожнее становились события. Если 14 сентября в газете «Ленинградская правда» была опубликована клятва балтийцев, которую они давали партии большевиков и вообще всему советскому народу, торжественная и предельно искренняя клятва, под каждым еловом которой капитан Исаев подписался бы без малейших колебаний, то уже…

16 сентября — израненный линейный корабль «Марат» для срочного ремонта пришел в Кронштадт, встал у причальной стенки в Средней гавани.

19 сентября — первые пятнадцать фашистских самолетов среди белого дня появились над Кронштадтом, сбросили бомбы на боевые корабли, на жилые дома города-крепости.

22 сентября — уже сорок фашистских самолетов и дважды за день бомбили те же цели.

А то, что случилось 23 сентября, казалось, и вовсе навечно врежется в память.

Утром этого дня капитан Исаев встал по сигналу общей побудки, одновременно с солдатами вышел на физзарядку, потом побрился, умылся и до зеркального блеска начистил яловые сапоги, которые, похоже, осиливали последние километры своего жизненного пути. А после завтрака ушел в спальню, где, страдальчески вздохнув, с искренним и единственным желанием — уж сегодня-то обязательно осилить письма и жене, и дочери — сел за стол. Вообще-то писать домой для него всегда было если и не откровенной радостью, то уж наиприятнейшим занятием — обязательно. Теперь же… О чем, позвольте узнать, писать теперь? Самым родным, самым дорогим тебе людям? Правду — нельзя: с ней и военная тайна запросто проскользнуть может; да и бессовестно, бесчеловечно свое горе, свои беды и трудности перекладывать на самых дорогих тебе людей, заставлять их сопереживать тебе. Значит, врать? А если это противно всему твоему естеству?

Почти три часа упрямо просидел за столом, но только и родил в превеликих, муках:

«Милая ты моя, Аннушка!

Погода у нас сегодня солнечная, без ветра, так что…»

Пострадав, помучившись еще с полчаса, он вздохнул с облегчением (окончилось самоистязание!), аккуратно сложил пополам лист бумаги, на котором были пока только те две строчки, спрятал в тумбочку, стоявшую около самой обыкновенной солдатской койки. Спрятал письмо — надел фуражку, привычно проверил руками заправку гимнастерки и решительно зашагал к Петровскому парку, сел там на свою любимую скамейку и неторопливо прошелся глазами по гаваням и причальным стенкам, проверяя, все ли боевые корабли на прежних местах, не убежал ли кто на боевое задание, не появился ли новичок. Все было как и вчера. И он, радостно щурясь от яркого солнца, даже с удовольствием выслушал успокаивающий и светлый перезвон меди на всех кораблях одновременно: отбили три двойных и одинарный удар, значит, если бой склянок перевести на язык человека сухопутного, — половину двенадцатого обозначили.

Вообще же — сегодня благодать, а непогода! Если бы не раскаты артиллерийских залпов, почти ежеминутно рождающиеся на берегах залива, то и нет войны вовсе, и нежно обволакивает землю просто погожий день самого обыкновенного бабьего лета.

Фашистские самолеты возникли в небе внезапно. Десятки. Многие. И моментально взвыли сирены. И сразу звонко ударили орудия кораблей и зенитных полков, базировавшихся на Кронштадт. И сотни снарядных разрывов — лохматых, грязных — безжалостно запятнали голубое небо.

Но самолетам, чтобы одолеть расстояние от Петергофа, над которым они были обнаружены, до города-крепости, требовались лишь считанные секунды. Вот и загрохотали взрывы. Капитан Исаев, оставшийся в Петровском парке на своей любимой скамейке (ему пока не указали места, где он обязательно должен был быть по сигналу боевой или иной какой тревоги), определил безошибочно, что рванули они у пирсов подводных лодок и в районах Морского госпиталя и Морского завода, где в доке ремонтировались некоторые боевые корабли.