Максим Михайлов - Мы все - осетины

Все было ясно. Грузины, на которых мы напоролись, зачищали захваченный дом, добивали раненых, собирали трофейное оружие. Значит мы все-таки опоздали и живых тут уже не осталось. Не знаю, успели ли ополченцы, прикрывая друг друга, отступить все же с занятых позиций, или все до одного были перебиты пушечно-пулеметным огнем штурмовой группы, но в любом случае сейчас их здесь не было. А воевать вдвоем против целого взвода грузинской пехоты было бы верхом безрассудства, несмотря на столь удачное начало. Конечно, дуракам обычно везет, даже на войне. Вот только на войне дуракам, как правило, везет всего один раз, так что лимит своего везения мы уже вычерпали сполна, когда умудрились невредимыми уйти от захваченного врагами дома. Не стоит больше испытывать судьбу. Не сговариваясь мы рванули через улицу, будто черти за нами гнались и с разгону углубились в лабиринт просторных дворов, заборов и частных домов. Куда двигаться пока было абсолютно все равно, лишь бы подальше отсюда. Похоже, нас никто и не думал преследовать. Наверное грызунам не с руки было связываться с двумя столь мощно огрызнувшимися уже ополченцами, видно у них имелись на тот момент другие, гораздо более важные задачи.

Отбежав на несколько кварталов от места боя, мы неожиданно угодили в мешанину огороженных высокими заборами дворов частного сектора. Спасало только то, что в большинстве заборов обнаружились вполне достаточные для того чтобы протиснуться дыры, оставленные вволю погулявшим здесь артогнем. Многие ограды и вовсе были повалены на землю целыми пролетами. Дома тоже изрядно покорежило, многие горели, удушливо воняя копотью и распространяя вокруг опаляющий жар. Чем-то окружающая картина напомнила мне ад, такой, каким я его себе представлял. Багровые отсветы огня, пляшущие в зыбком полумраке, свирепое гудение всепожирающего вырвавшегося на свободу пламени, разруха и запустение. И никого, ни одной живой души, даже вездесущие бродячие собаки и кошки и те куда-то попрятались. Я шел, как в кошмарном сне, озираясь по сторонам и ощущая полнейшую нереальность происходящего, если бы за оплавленными кирпичами стены очередного дома вдруг открылись бы огромные котлы полные грешников и деловито суетящиеся вокруг них черти, я ничуть бы не удивился. Скорее удивительно было то, что мы их до сих пор не встретили. Полный сюрреализм, мрачная антиутопия, персонажами которой мы оба вдруг стали.

Слух постепенно возвращался ко мне, и я слышал жадный вой выхлестывающего из почерневших обугленных окон пламени, жалобное потрескивание лопающихся от жара досок и далекие выстрелы летевшие с разных сторон. Руслан шел вперед молча, изредка останавливался, недоуменно шарил глазами по сторонам, видно не узнавал с детства знакомых мест. Я его понимал, в этом нарисованном щедрыми мазками круге современного ада, куда более жуткого, чем тот, что мерещился в свое время безобидному фантазеру Данте, не так-то легко было распознать место, где когда-то счастливо и спокойно жили люди. Я сам порой вздрагивал и замирал, зацепив случайно взглядом очередной яркий штрих прокатившихся здесь боли и ужаса. Чего стоила, например, голая пластиковая Барби впечатанная чьим то тяжелым ботинком в грязь. Широко распахнутыми голубыми глазами удивленно глядящая на собственные переломанные ноги, торчащие вверх под невозможным углом кукла. Просто сломанная игрушка, ничего страшного… Но в бессмысленных на первый взгляд глазах заморской красавицы вдруг мелькнули такая боль и обида, такое беспомощное непонимание происходящего, что меня передернуло. Вот что значит, слишком развитое воображение. Нет, батенька, не место художникам на войне. не место…

Это случилось, когда мы продирались через опаленные плети какого-то садового кустарника, скрученные жаром пышущим от горящего двухэтажного дома рядом. Закрывая рукавами лица, мы упорно ломились вперед, стараясь обойти пожар по наиболее отдаленной дуге, и вдруг в воздухе разлился чистый мелодичный звон. «Бом-м!» — поплыла в поднебесье неуверенная еще, звонкая нота. «Бом-м!» — тут же поддержала ее вторая, тревожно сплелись в смутно знакомой мелодии колокольчики. Я застыл пораженный, я просто не мог идти дальше, пока не пойму что же это такое, откуда несется этот кажущийся таким знакомым звон. Руслан тоже остановился, озадаченно глядя на меня.

— Это церковь, — неуверенно произнес он. — Это в церкви звонят колокола…

Да, точно, теперь я тоже был полностью уверен в этом. Били церковные колокола, чистоту и пронзительную тревогу этого звука нельзя было спутать ни с чем. Я сам по себе не религиозен, не крещен даже и в церквях практически не бываю, разве что с кем-нибудь за компанию, потому сразу и не узнал это звон. А он все плыл и плыл над растерзанным городом, становился уверенней и громче, набирал силу и мощь. Вот это уж точно было символично, над превращенным в пылающее преддверие ада, а может и в сам ад, еще вчера цветущим и мирным южным городом плыл мелодичный колокольный перезвон. Очень захотелось вдруг опуститься на колени и вознести богу молитву, или хотя бы перекреститься, словом, сделать хоть что-нибудь приличествующее случаю. Вот только молитв я не знал, как правильно крестятся верующие представлял себе слабо, поэтому просто стоял, вслушиваясь в льющиеся с небес звуки.

— Пойдем, — дернул меня за рукав Руслан. — Пойдем, здесь не далеко… посмотрим…

Не знаю, что хотел он увидеть, но я понял вдруг в тот момент, что это правильно. Да, мы должны были быть сейчас там, рядом с церковью откуда несся тревожный перезвон, точно так же, как в старь, когда таким вот набатом с колоколен оповещали людей о нашествии врага, пожарах и прочих бедах, призывая сплотиться у церкви, напитаться силой от главного источника веры. И победить, выстоять, не поддаться врагу…

Руслан почти бежал, ловко перепрыгивая через завалы и горы какого-то мусора, не сбавляя темпа нырял в дыры заборов, огибал полыхающие развалины. Я еле поспевал за ним, но старался изо всех сил, точно сейчас не было в жизни ничего важнее, чем добраться до исходившей призывным звоном церкви.

— Вот она!

Ополченец остановился так резко, что я чуть не ткнулся с налета в его вдруг сгорбившуюся, напряженную спину. Отшагнув чуть в сторону я выглянул из-за его плеча. Мы стояли, прячась за углом двухэтажного дома, выходившего окнами на небольшую площадь, в центре которой возвышалась маленькая церквушка с белеными стенами и отсверкивающими в первых солнечных лучах сусальным золотом куполами. Колокольня была совсем не высокой, метров десять — пятнадцать, не больше, да и большой колокол на ней был всего лишь один. Несколько мелких, подыгрывавших большому звонкими дребезжащими нотами висели так, что с нашей стороны были не видны. Зато я хорошо разглядел звонаря, крепкого мужика в серой выцветшей рясе и с рыжей окладистой бородой, спускавшейся на широкую грудь. Он словно плетущий паутину паук, держал в руках сразу несколько нитей и попеременно дергал за них, вызывая тот самый летящий по округе звон. Еще из церкви шел какой-то другой, более слабый, похожий на шум отдаленного морского прибоя звук. «Да это же поет хор! — сообразил я. — В церкви идет самая настоящая служба, с хоровым пением, распевным чтением молитв и колокольным звоном. Идет служба в тот момент, когда на город сыплются ракеты и снаряды, когда по улицам ползут плюющие во все стороны огнем вражеские танки!» Это произвело на меня такое сильное впечатление, что я просто застыл на месте в полном изумлении и невесть сколько бы так еще простоял, если бы Руслан не толкнул меня в бок.