Максим Михайлов - Мы все - осетины

Бежали до тех пор, пока окончательно не кончились силы… И тогда я упал ничком на сухую жесткую землю, зацепившись носком кроссовки за торчащий из нее корень и так и не смог подняться… Просто лежал втягивая распяленным ртом воздух пополам с пылью и тут же отхаркивался, захлебываясь вязкой липкой слюной. Руслан опустился рядом, краем глаза я видел, как тяжело вздымается и опадает на выдохе его грудь, слышал вырывающийся из нее сиплый свист. Ему тоже досталось не слабо, не смотря на гораздо лучшую физическую форму, он сейчас был практически на пределе. Вообще ополченец за время нашей пробежки заметно осунулся и будто бы постарел, почернев лицом, под глазами легли глубокие тени, а зрачки превратились в черные точки, острые, как жала рапир. Он смотрел куда-то мимо меня, мимо перекосившегося от разрыва мины, с огромной дырой в крыше, дома, мимо всего, что нас окружало. Это был взгляд в никуда, пустой и страшный.

— Суки, суки, суки… — быстро-быстро шевелились в хриплом шепоте его губы.

А потом он как-то резко, рывком отвернулся от меня и согнувшись, спрятал лицо в ладонях. Плечи его мелко затряслись. Я к тому времени уже продышавшись смог перевернуться набок и, оперевшись на руку, принять сидячее положение. Легкие еще разрывались от боли, но это было уже терпимо. С минуту я тупо смотрел на то, как вздрагивает раскачиваясь из стороны в сторону широкая спина ополченца. Я не знал, чем могу ему помочь. Не знал, что делать дальше, как жить после всего, что мы только что видели. Даже убитый собственноручно давний кошмар, поблек перед лицом трагедии заживо сожженных людей. Заживо сожженных в церкви, там, где они, отчаявшись получить помощь и защиту от людей, искали ее у бога. Бог не смог им помочь, или не захотел, а может просто был занят какими-нибудь другими делами. Точно так же как тогда, семнадцать лет назад, на горной дороге. «Но ведь все-таки он сегодня покарал того убийцу? — пришла в голову вялая мысль. — Значит есть все же на свете какая-то высшая справедливость?» Ага, с отсрочкой приговора на семнадцать лет…

Оглянувшись на все еще давящегося рыданиями Руслана, я нерешительно положил ему на плечо руку. Я не знал, что сказать, чем его утешить, как вернуть в нормальное состояние прошедшего войну тертого и битого жизнью мужика, рыдающего сейчас, как ребенок. Почувствовав прикосновение моей руки, Руслан дернул плечом, сбрасывая ее и с усилием отнял ладони от лица, обернувшись ко мне. Слез видно не было, глаза были сухие и лихорадочно блестели, температурным, горячечным блеском.

— Они ответят, — едва слышно шепнули спекшиеся, потрескавшиеся губы. — Они ответят за все!

Он вскочил на ноги и бросив мне через плечо:

— Пойдем! — быстрой, нервно подергивающейся походкой целеустремленно зашагал вперед.

— Постой! Куда ты? — мне стоило изрядных усилий его догнать.

В ответ на мой вопрос ополченец лишь мотнул вперед головой, продолжая шагать, как заведенный.

— Но так же нельзя, — пытался я его образумить. — Куда ты идешь? А вдруг там грузины? У нас патронов почти не осталось… Хоть об этом подумай!

Но он все шел и шел вперед, молча отмахиваясь от меня, как от зудящей у самого уха надоедливой мухи. Пришлось ухватить его за рукав и рывком развернуть к себе.

— Послушай меня, Руслан! Послушай! — уже почти умолял его я. — Надо остановиться и спокойно все обдумать. Решить, куда, в какую сторону идти. Где могут еще оставаться наши. Мы уже, кажется, весь город насквозь пробежали и нигде нет и следа ваших войск. Значит мы не там ищем, не могли же всех уничтожить. Надо просто подумать, где они сейчас. Где могли закрепиться? Понимаешь?

— Нечего думать, — отрезал он тусклым безжизненным голосом. — Нет никаких планов, нет единого командования, ничего больше нет… Есть грузины, и есть автомат… Это все! А больше ничего и не надо. Пойдем туда, где услышим стрельбу. Если стреляют, значит, там еще кто-то бьется и пара лишних стволов не помешает. Вот такой план!

— Но это безумие! — я попытался еще раз до него достучаться, вернуть из-под неподвижной маски отчаявшегося, готового умереть человека, прежнего, живого и деятельного Руслана, однако не преуспел.

— Если ты боишься, можешь со мной не ходить, — безразлично пожал он плечами, разворачиваясь ко мне спиной.

Больше я от него ничего не добился, он просто отстранял меня и снова шагал вперед, целеустремленно и тупо, словно заводная игрушка. Он так и будет идти, до тех пор, пока его не остановит грузинская пуля. А больше никто и ничто в этом мире не смогут сейчас его ни остановить, ни хотя бы отвлечь.

Перестрелку мы и впрямь скоро услышали, причем где-то совсем рядом, судя по звукам, чуть дальше от нас, на параллельной улице. Злобно тараторил, частил тяжелый пулемет, слышался вой танковой турбины и зубовный скрежет гусениц по асфальту. В ответ хлопали ставшие уже привычными звонкие одиночные выстрелы «калашей», да изредка рвали воздух гулкие разрывы ручных гранат. Штурмовых винтовок грузинской пехоты что-то не было слышно. Интересно, что бы это такое могло значить? Одиночный грузинский танк, оторвавшийся от пехотного прикрытия, или где-то его растерявший, напоролся на группу ополченцев? Так получается? Хотя, чего там гадать, сейчас все сами увидим.

Услышав близкую стрельбу, Руслан вскинулся всем телом и поудобнее перехватив автомат рванул в ту сторону. Несмотря на все пережитое, на задавленный стрессом рассудок, боевые навыки привитые войной похоже прочно сидели в нем на уровне подкорки. Ополченец не просто побежал на встречу доносившейся с параллельной улице стрельбе, он заскользил пригнувшись и изготовив к бою автомат, ловко перемещаясь вдоль стен уцелевших домов, словно бы перетекая от укрытия к укрытию. Я смотрел на него с легкой завистью, мне так двигаться, увы, не дано. Тоже, конечно, не пальцем деланный и за сегодняшний, только еще начинающий день уже успел многое пережить и многому научиться, а вот не дано. Тут даже пытаться бессмысленно, все равно, что беспородной дворовой шавке соревноваться в беге с элитной борзой, срам один и больше ничего. Однако, делать нечего, пристроившись в нескольких метрах сзади, я, как приклеенный следовал за ведущим в готовности, если будет необходимо прикрыть его огнем.

Уж не знаю, какое бы прикрытие я смог обеспечить случись чего, с одним-то единственным магазином, но слава богу пострелять в этот раз нам уже не пришлось. Все закончилось раньше, чем мы добрались к месту действия. Успели аккурат к последнему акту разыгравшейся на параллельной улице драмы.

Как уж угораздило этих танкистов потерять в горячке боя свое пехотное прикрытие, но танк, действительно, оказался один одинешенек. Сбитая удачным попаданием из гранатомета правая гусеница, размотавшаяся пыльными траками далеко вперед, и покореженная ведущая звездочка, напрочь лишили его подвижности, и теперь охромев, он лишь бестолково крутился на одной гусенице посреди улицы, огрызаясь из пулемета по мелькавшим тут и там в окнах домов, проемах подъездов и арках проходных дворов фигурам ополченцев. Те, понимая видимо, что добыча от них уже не уйдет, не спешили, обкладывая бронированного монстра со всех сторон, поддразнивая автоматным огнем и этим своим беспорядочным мельтешением, заставляя экипаж нервничать и бестолково расходовать боеприпасы.