Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 2 - Милосердие

С затаенной надеждой смотрела Евгения Павловна на Кубанова, даже приложила свою ладонь к его руке, лежащей у нее на плече.

— Да, Коля, ты вроде бросаешь мне спасательный круг. Ты не такой уж наивный, чтобы не понять безысходность моего страдания. Пойми, пойми, он все эти годы в одиночестве, сам борется со своим недугом! И никто, ни прекрасный хирург госпиталя, ни знаменитейший ученый Колокольников, ни специалисты Кремлевской больницы не смогли побороть его недуг. Один в страданиях и тоске… Нет, я не могу вообразить его мук… Столько лет, столько лет!

Вдруг Евгения Павловна схватилась за сердце и пошатнулась.

— Галя, быстрее… В аптечке, в прихожей… Там шприц, камфора… или еще что там… Поищи… Скорее!

Было видно, как она теряет сознание. Все повскакивали со своих мест, женщины заохали, мужчины по одному выходили из комнаты.

— Женя, милая, успокойся! — ласково уговаривал Кубанов. — Ведь все уладится… Мы дадим телеграмму Андрею от нас всех. Порадуем его…

Евгения Павловна вдруг встрепенулась, усилием воли овладела собою.

— Нет! Нет! Что ты! Никаких телеграмм! Противопоказано! Потрясения — смертельно опасны! Боже мой! И это — о нем? Двадцать пять лет в таком состоянии? И рядом — профессор Колокольников… До сих пор война? Война… Будь она проклята!

Евгения Павловна теряла сознание. Ее уложили в постель, Галина Сергеевна сделала укол и осталась дежурить, пока не пройдет обморок. Все начали потихоньку расходиться.

— Шеф, и я могу ехать домой? — спросил Эдик.

— Погоди, — озабоченно отозвался Кубанов. — Знаешь, Эдуард, есть идея. Мне завтра нужно в Москву по очень серьезному делу. Потом поеду в этот городок… Как его?

— Зеленбор.

— Понимаешь, я должен сам побывать там! Оленич — мой лучший друг, и я в долгу перед ним. Евгения Павловна права: мы слишком заняты собою. Поезжай, Эдуард, в госпиталь. Я вот журналист, писатель, а до сих пор ничего не написал о тех, кто навечно прикован к госпитальным койкам. Сделай там хорошие снимки. Сфотографируй мне капитана. И бога ради, ни слова ему о нас, его знакомых, о сегодняшних событиях.

— Будет сделано, шеф! За два-три дня управлюсь.

— Нет, ты меня дождись. Обязательно дождись.

Эдик поспешил на электричку, чтобы застать дома отца. Но старый Крыж уже уехал шестичасовым автобусом во Львов.

Устроившись в гостинице, Крыж, не теряя времени, отправился на городское кладбище: ему не терпелось увидеть могилу грозного свидетеля. Неуклюже придерживая под мышкой тощий портфелик, он проходил между могил неторопливо. Лицо его не выражало ни радости, ни озабоченности, и лишь в конце аллеи старых деревьев, где начинались свежие захоронения, оно оживилось. Деревца здесь маленькие, могилки не успевали порасти травой, над ними не было надгробий из камня или тесаных бревен — только фанерные пирамидки со звездочками на шпиле. Крыж читал надписи, а два человека, копавшие яму, с удивлением смотрели на него. Заметив их, Крыж уселся на бугорок, закурил:

— Кому готовите квартиру? — спросил он.

— Покойнику, — ответил мужчина, подпоясанный широким ремнем.

— Ясно, что не живому, а покойнику. Вы при церкви или от коммунхоза работаете?

— Ты что же, приезжий? — спросил второй копатель в соломенной шляпе.

— Командированный. Мастер промкомбината по оградам — Феноген Крыж, — назвав себя, он вдруг испытал неожиданное наслаждение: впервые при людях громко произносит свое имя, и повторил: — Феноген Крыж, сварщик первого класса. Сейчас большой спрос на узорчатую ограду. Денег не жалеют, чтобы отделиться от мертвых. Много умирает в городе?

— Про город не знаем, — ответил человек в соломенной шляпе. — Мы из госпиталя. У нас — мрут.

— Много их в госпитале?

— Много, более трех сотен.

— Может, зайти к вашему начальству? Пусть закажет изгороди сразу на всех жильцов? На массовый заказ — скидка.

— Мрачные у тебя шутки, — сказал более словоохотливый рабочий в соломенной шляпе.

— А что тут такого? Все помрут. А у меня железа много — хватит на всех.

— Вроде инвалиды тебе стали поперек горла. — Второй рабочий подозрительно глянул на мастера могильных изгородей и туже затянул кожаный пояс.

— Кому нужны инвалиды? Помеха, лишние расходы государству.

— Видно, ты не воевал, если так относишься к солдатской судьбе.

— Хлебнул и я солдатской баланды. Бог свидетель: был в партизанах. Видишь, метка на обличье?

— Злой ты слишком для партизана. Еще и имя божье поминаешь как напарника по выпивке… Всех помнят, над каждой могилкой надпись имеется. Зря ты так. Может, у вас в области порядки другие, а у нас…

— У вас, у вас! — передразнил рабочего Феноген. — Вот был здесь у меня знакомый командир, помер еще в сорок четвертом, а вот не найду его фамилии. Порядки!

— Как звать?

— Был такой — Оленич, старший лейтенант. Был и нет. И следа не осталось.

— Не старший лейтенант, а капитан, — поправил человек в шляпе. — Он покуда жив, твой друг, поэтому и могилки не имеется.

— Как — жив? — подскочил Феноген. — Может, другой Оленич?

— Андреем Петровичем нашего зовут, — торжествующе-язвительно перебил второй рабочий, постучав лопатой о камень, отбивая глину.

— А может, дошел слух о том, что капитана снова свалил приступ? — проговорил рабочий в поясе. — Так он очнулся. Вот Стефан подтвердит.

— Могу подтвердить, — любопытно посмотрев на Феногена, ответил Стефан, вытаскивая из безрукавки длинную трубку и раскуривая ее от зажигалки. — Каждый раз думаем, что он уже покойник, но врачи вытаскивают его чуть ли не из могилы.

— Надо глубже копать, — процедил сквозь зубы Феноген и пошел, уже не оглядываясь.

— Погоди, — проговорил Стефан, не вынимая трубки изо рта, и вылез из ямы. Когда Феноген остановился, негромко спросил: — Ты вообще из-за решеток приехал сюда или в поисках могилы Оленича?

— А ты кто таков будешь?

— Может быть, тот, кто тебе нужен.

— Я ищу тех, кто мне не нужен.

— Ты ищешь, а я хороню.

Оба засмеялись и разошлись в разные стороны.

Для Людмилы Михайловны день начался непонятным душевным беспокойством. Проверяя выполнение процедур и раздачу лекарств, она торопилась и сама замечала, что порой теряет привычную четкость и сноровистость в работе. Вдруг поняла, что ей хочется скорее попасть в четырнадцатую палату, узнать, как чувствует себя Андрей. Видеть его стало ее душевной потребностью Наверное, поэтому она всегда около него. Если у Андрея осложнения — Люда приходит и ему легчает, если у нее самой неприятности — она бежит к нему, попадает под его гипнотическое влияние и к ней приходит равновесие. Она не может объяснить своего отношения, не умеет определить чувства, влекущие ее к нему, но ясно только одно — без него ей почти всегда тяжко.