Олег Селянкин - Прочитал? Передай другому

Разговор за столом был общим и — я бы сказал — несколько искусственно радостным. А потом я заметил и то, что он ни разу даже вскользь не коснулся самого главного для меня: куда, зачем и как сходил я по приказу командования? И стало ясно, что в этом виновна не врожденная или приобретенная деликатность, что здесь без строгого внушения армейского командования явно не обошлось.

Настроение сразу скисло.

Суток трое я был объектом усиленного внимания всего полка. Многие ждали, когда же начну рассказывать о главном. Не дождались. Ну и отвалили в сторону, почти потеряв ко мне какой-либо интерес.

Отхлынули от меня любопытные — наконец-то смог полностью отдаться заботам о батальоне. Именно в эти дни совершенно случайно и услышал, что ни один из тех солдат, что были со мной на задании, не вернулся в свою часть. Дескать, всех их в такие подразделения и части сунули, где о них вообще и слыхом не слыхивали.

Я обиделся, даже возмутился. Но, основательно подумав, пришел к выводу, что так, пожалуй, даже лучше: если нет рядом дружков, боями проверенных, то ни за что не станет солдат распахивать свою душу. До тех пор даже одобрял это решение командования армии, пока и вовсе случайно не узнал, что те подразделения и части, в которых теперь служили мои недавние товарищи по опасной работе, стояли на самых кровавых участках нашей обороны. Вывод родился, казалось, без малейших усилий: командование армии и сегодня было намерено свято оберегать свою тайну.

Интересно, какие страхующие меры им по отношению ко мне будут приняты?

Недели мелькали, а обо мне словно забыли. И прежде всего Военно-Морской Флот: всех подводников — и командиров, и старшин, и рядовых, что оказались в окопах, — потребовали немедленно откомандировать в Ленинград.

Меня не было в списке тех, кого отзывали с пешего фронта.

Какое-то время, конечно, ходил в обиженных. А потом мне вдруг открылась истина, простая и великая, как колесо, изобретенное кем-то в давние времена: ведь еще осенью прошлого года я был ранен пулей в грудь. Легкие мои та пуля продырявила, чем навсегда и лишила права на избранную мной профессию.

Нашел отгадку! Но все равно еще какое-то время упрямо твердил себе, что все просто забыли о моем существовании.

Однако сразу после майских праздников командир полка перед строем офицеров зачитал приказ, в котором говорилось, что отныне Василию Сергеевичу Мышкину надлежит именоваться капитаном третьего ранга!

Сразу все печали и сомнения попрятались в самых глухих тайниках моей души; даже вроде бы и в землянке теплее стало, хотя на полу по-прежнему копилась холоднущая вода.

А в октябре, в самый разгар Сталинградской битвы, свершилось то, о чем я осмеливался только мечтать: меня по боевой рекомендации приняли в партию. Для начала, разумеется, кандидатом. Не по принуждению, по собственной воле я вступил в партию. Потому вступил, что тоже, как и коммунисты, очень хотел, чтобы на земле все люди были равны и главное — счастливы.

Тогда я еще верил в возможность построения «светлого коммунистического завтра».

Самое же приятное для меня — на войне и вообще в жизни, выходит, я вел себя настолько достойно, что меня, сына колчаковского офицера и дворянки, даже не заподозрив этого, приняли в партию!

Как видите, у меня вроде бы и не было оснований жаловаться на свою судьбу. Но все равно в душе я сам себя уверял, что кто-то из сильных мира сего управляет моей карьерой, вернее — нарочно втискивает ее в жесткую рамку. Воспринимал это как возмездие высокого начальства за боевую технику особой секретности, которую оно сначала посеяло, а потом мне приказало найти и взорвать. Эти мысли свои подкреплял историческими примерами. Ведь до нас дошло изрядно доказательств того, как поступали цари, короли и другие владыки с теми, кто (даже повинуясь их приказу!) соприкасался с большой тайной или невольно становился свидетелем чего-то такого, о чем высокое должностное лицо само очень хотело забыть.

Может быть, я и ошибался. Но чем тогда объяснить, что до 2 мая 1945 года я пробыл в должности комбата и в одном и том же полку? Правда, когда очень прижимало, командование вспоминало обо мне, просило «тряхнуть стариной»: с разведкой по вражескому тылу прошмыгнуть, чтобы помочь командованию разобраться, что там и к чему, или «языка» притащить.

Подчеркиваю: не приказывало, а просило. Очень уважительно. К тому времени я уже не был восторженным юнцом, который больше всего жаждал подвигов и славы, к тому времени я уже прекрасно знал, чем для меня могла закончиться любая из этих операций. Но… Видимо, уж так устроен человек, что любит, когда ему почтительно кланяются, его натуре, похоже, свойственно и желание иногда рискнуть, что называется, «поиграть в жмурки со смертью». Вот и я, имея полное право отказаться от любого сделанного мне подобного предложения, за эти годы притащил пять «языков» и восемь раз возглавлял дивизионную или армейскую разведку. Причем, во время этих боевых операций я не раз добрым словом помянул и деду за то, что вырастил не белоручкой, и тех старших по возрасту ребят, которые пристрастили меня не к водке или картам, а к физкультуре. С огромной благодарностью и множество раз вспоминал и командование лыжного батальона. Уверен: не будь их общих усилий, потраченных на становление меня как воина, — давно бы гнить мне в сырой земле.

Не будем забывать и того, что я не уклонялся и от боев, которые выпадали на долю моего батальона. Потому к осени 1944 года у меня было четыре ранения, пять орденов и две медали — «За отвагу» и «За оборону Ленинграда».

Как видите, звезд с неба я не хватал, но в то же время и в числе последних на войне не был. Одним словом, как победитель, с высоко поднятой головой мог входить хоть в мой городок, затерявшийся в отрогах Урала, хоть в Ленинград или в Москву. Стыдиться мне было нечего.

Из учебников, газетных статей и даже художественных произведений вы знаете, каким хлопотным и победным для Советской Армии было лето 1944 года. Взломав прочнейшую оборону врага, мы громили его до тех пор, пока были на это силы. Наша дивизия, например, свое победное движение на запад закончила только в Польше, севернее города Сероцка и на правом берегу реки Нарев.

Как стало уже привычным, прежде всего мы вырыли окопы полного профиля, соединили их ходами сообщений. Словом, сделали все необходимое для того, чтобы выдержать любой самый отчаянный натиск врага.

Наступления немцев не последовало. Ни через неделю, ни через две. И вообще они вели себя так, словно сегодняшняя обстановка на фронтах их вполне удовлетворяла. Это насторожило. Сначала солдат-окопников: ведь именно им всегда первым выпадало на своей шкуре испытывать новые задумки противника. Потом это хорошее волнение доползло и до штабов полков и дивизий. А вот армейский штаб по-прежнему без спешки, основательно принимал пополнение, распределял его между частями, поторапливал несколько поотставшие тылы и создавал запасы снарядов, мин, патронов, горючего всех видов и вообще всего прочего, что обязательно пригодится в скорых боях.