Джордж Паттон - Война, какой я ее знал

В этих землях растет миндаль — много—много прекрасных деревьев. Если смотреть на них сверху, они выглядят пропитанной росой паутиной. Когда подходишь ближе, они кажутся похожими на вишневые деревья, но только лучше, красивее, да к тому же их великое множество, а я никогда не видел, чтобы такое количество вишневых деревьев росло в одном месте. У арабов есть такой обычай: когда человек женится или когда отмечает день своего рождения, его друзья приходят, и каждый приносит с собой по пять зерен миндаля, который они сажают. Вот оттого—то тут так много этих деревьев.

Проехав двести километров, мы остановились отдохнуть под навесом, где встретили шестерых французских офицеров и где нам подали второй завтрак, состоявший из кексов, вина и кофе. Там мы видели немало вооруженных карабинами гумов; обычно у каждого из них по две лошади — на одной гум едет, а другую ведет в поводу.

Мне достался великолепный арабский жеребец, рослый и матерый, весивший по меньшей мере килограммов четыреста, а то и полтонны. Седло оказалось точной копией того, которое я купил в Сомюре в 1912 г. Паша ехал на крупном вороном муле, сидя в седле красного цвета, сильно напоминавшем корыто для мытья. Так верхами мы двигались в направлении гор около часа. Вдобавок к конным грумам нас сопровождало множество пеших слуг, которые несли ружья или же потащились за нами просто так, чтобы посмотреть на охоту. Мы шли легкой рысью, а эти люди ухитрялись поспевать за нами; босые, они без проблем бежали по острым камням, наступали на верблюжьи колючки — и хоть бы что!

Когда мы достигли места, паша сам расставил своих важных гостей по номерам, при этом мне, конечно, досталось лучшее место — то, что слева. Дальше от меня разместился Уилбер, а сам паша с полковниками Гэем и Уильямсом нетал справа. Для каждого охотника приготовили нечто вроде импровизированного дота из срубленного кустарника высотой около метра. Ширина просеки для фронтального обзора составляла метров двенадцать.

Когда все заняли позиции, загонщики, которых набралось не меньше тысячи, подняли такой шум, что шакалы и лисы помчались как бешеные и только мелькали, так что, трижды выстрелив не целясь, я ни в одного из них не попал, точно так же как и остальные. Затем крупный кабан побежал прямо на пашу, который замешкался и с запозданием открыл огонь из своего «Маннлихера», паля без разбору и по кабану и по слугам, которые прыгали в стороны, не чая, как видно, остаться живыми. К счастью, никто не пострадал, включая и кабана.

Буквально в следующий момент невиданных мной прежде размеров черный как смоль кабан помчался по склону прямо на меня. Я всадил ему пулю в левый глаз буквально с семи — восьми метров, но он по инерции продолжал двигаться до тех пор, пока не оказался так близко, что даже забрызгал меня своей кровью. В общем, это была уже не охота, а нечто иное, потому что, если бы я не успел выстрелить или промахнулся бы, он, скорее всего, доставил бы мне немало острых ощущений — клыки у зверя были большие и острые, а бежал он прямо на меня.

В другого кабана паша попал, однако свалить зверя ему не удалось, и за раненым хряком устремилась толпа арабов. Все, у кого были ружья, высунулись из своих укрытий и, повернувшись, принялись палить по движущейся мишени. И на сей раз никто не пострадал, правда, если не считать кабана.

В процессе охоты мы все спустились ниже по склону метров на четыреста — пятьсот, и начался этап охоты, который здесь называют французским словом «контрбаттю», что означает: загонщики будут гнать дичь в обратном направлении. На сей раз я убил шакала, но в кабанов стрелять мне больше не довелось. Паша завалил двух кабанов из своего «Маннлихера». В общем и целом все мы убили четырнадцать кабанов, пять шакалов, трех лисиц и двух кроликов.

Мы отправились обратно к навесу, где оставили наши машины, перекусили и получили приглашение от местного вождя на «диффу». Мы отправились в его селение, состоявшее из одного здания — такое же, как Карзазат, только меньших размеров, где жило всего три сотни человек. Все они пришли на двор, танцевали и пели без остановки все время, пока шла трапеза. Впрочем, продолжалась она недолго, часа полтора, не больше, поскольку к пяти мне надо было успеть на самолет.

Улетая вечером обратно в Касабланку, я был поражен сделанным мною открытием — землю внизу щедро усеивали такие же стоянки, как та, где мы останавливались, прежде чем пересесть на коней и отправиться на охоту. Они напоминали слепней, присосавшихся к телу коня. Численность их говорила о том, что в стране этой обитало чертовски много народа, и жили они тут так всегда, да так всегда и будут жить.

Мне все время чертовских хотелось посмотреть, как живет местный вождь—грабитель в таких вот диких местах, побывать у него дома, а заодно и поохотиться, не слишком подвергая себя опасности. Паша и мой кабан, который все же оказался самым крупным, удовлетворили оба моих желания.

Парад победы в Тунисе 20 мая 1943 г. [38] События эти уже освещались в газетах и выпусках новостей. То, о чем я рассказываю, мои личные впечатления. — Прим. авт .

ШТАБ—КВАРТИРА ПЕРВОГО БРОНЕТАНКОВОГО КОРПУСА

20 мая 1943 г .

В ночь на 18–е число генерал Эйзенхауэр позвонил и попросил меня и генерала Брэдли присутствовать на параде, считая, по—видимому, что оба мы имеем некоторое отношение к одержанной победе.

Получив от генерала Кэннона Б–25, мы при попутном ветре, делая около четырехсот километров в час, прибыли в Тунис в 9.45 утра. Полет был особенно интересен нам вот чем: мы пролетали над теми местами, где вели сражение части генерала Брэдли. Под нами проплывали руины древнего Карфагена, вернее, участок земли, где им полагалось находиться, так как никаких руин Карфагена мы не увидели, хотя на карте они и были обозначены. Ошибки быть не могло — я узнал горы позади города, о которых прочитал в одной старинной книге. Они выглядели именно так, как я себе их представлял.

Тунис мы бомбили крайне разборчиво, потому получилось так, что береговую линию мы буквально сровняли с землей, в то время как многие кварталы города вообще не пострадали. На аэродромах было полным—полно разбитых немецких самолетов, счет им шел на сотни.

Когда мы добрались до плаца, нам стало известно, что туда только что прибыл генерал Эйзенхауэр. Мы поздоровались с главнокомандующим и поздравили его, однако он оказался так сильно занят, принимая французский и английский генералитет, что поговорить нам не удалось.

Вскоре прибыл генерал Жиро, [39] Генерал Анри Оноре Жиро (1879–1949) — один из лидеров Комитета национального освобождения Франции. В ноябре 1942 г. был направлен в Северную Африку, где стал главнокомандующим французскими силами, сра—жавшимися против немецких и итальянских войск. В период с июня по ок—тябрь 1943 г. вместе с Шарлем де Голлём был сопредседателем Комитета на—ционального освобождения Франции. Оставил пост из—за разногласий с де Голлём. — Прим. пер . которого бурно приветствовали все собравшиеся. После того как «святое семейство» расселось по автомобилям и медленно двинулось вперед, сопровождаемое эскортом английских бронемашин, мы с генералом Катру [40] Генерал Жорж Катру — помощник генерала де Голля в Африке. последовали за ними. Французский, на котором говорил наш компаньон, отличался необычайной элегантностью и безупречной правильностью, так что беседовать с Катру было сплошным удовольствием.