Олег Смирнов - Неизбежность

Основная задача — та же: вперед, быстрей вперед! Шедший следо. м танк пролязгал к подбитому и подтолкнул его к краю обрыва, и еще, и еще. Раненый танк не поддавался, не хотел умирать. Его толкнули сильней, и он завалился набок, медленно скользнул вниз по карнизу и, переворачиваясь и грохоча броней, покатился под откос.

Командир сброшенного танка и заряжающий, сняв шлемы, отвернулись. Пехота не заплакала, но смотреть на гибель грозной — и дорогостоящей — машины было больно. Хотя разумели: иного выхода нет. И второе: пехота чувствовала себя виноватой, в общем-то по ее недогляду подорвался танк. В десанте находились солдаты третьей роты, но мне казалось — моей, первой. Плохо всетаки мы выполняем решение партсобрания о бдительности. И не схоронишься за объективные причины — дождь, сумрак, скверная видимость, смертник здорово замаскировался. Ладно, хоть экипаж уцелел, живые остались живыми. Главная ценность — люди, так ведь? Эта мысль немножко успокаивает.

Мои солдатики, разумеется, прокомментировали случившееся.

Егорша Свиридов сказал:

— За сброшенную тапочку по головке не погладят…

— Знамо. Техника денежек стоит, — поддерживает Кулагин.

— Это правильно. Но правильно также: путь-дорожку нужно ж было как-то расчистить, не стоять же нам на месте. Потому комбриг и принял данное решение. — Как обычно, парторг Симоненко уточняет ситуацию.

Однако Егорша Свиридов оставляет последнее слово за собой:

— Чего-ничего с каской либо с противогазом приключится, так душу вытрясут… А тут — тапочка, шутка сказать!

А я думаю: стоять на месте нельзя было и потому, что авиация японская могла налететь. Жару могла дать — не возрадовались бы. Конечно, погода сейчас нелетная. Но кто ж ведает, какой она будет через час-два? Возьмет и распогодится.

В разговор встревает Логачеев, но совсем, так сказать, не по теме. Вздохнув, он произносит с задумчивостью:

— На обед сызнова был пшенный супец… Приелась пшенка…

Хуже горькой редьки! А ведь существует на свете уха! В Дербенте я похлебал ушицы!

— Ты ж бывший рыбак, потому и похлебал. — Это Микола Симоненко.

— А знаешь, сержант, что такое архиерейская уха? Мигом обскажу… Сперва варят петуха, после его выбрасывают. А в том бульончике уже варят рыбочку! Объедение!

— Лучше тройной ухи?

— Сержант, ты меня удивляешь! Лучше архиерейской ухи на свете не бывает!

— Вношу уточнение, — сказал Кулагин. — Какая разница между рыбным супом и ухой? Рыбный суп — это без водки, уха — это рыбный суп с водкой!

— У тебя одно на уме…

А дождь льет, как пошутил Миша Драчев, без перерыва на обед. Что-то никак не распогодится.

Но вот проблеск! Тучи приподнялись, разредились, в окнах заголубело небо. Часам к десяти пробилось солнышко, и от одежды, от земли начал подниматься пар. Но ручьи продолжали, клокоча, течь с вершин, — видимо, ливень добре напоил их. Вообще благодать: ни дождя, ни испепеляющей жары, солнышко ласковое. Уши то закладывает, то отпускает: меняется, стало быть, давление, мы спускаемся, хоть высота еще — ого-го.

— Мировая погодка — мировой настрой! — говорит, подмаргивая, Толя Кулагин.

Воистину так.

— Врач больному: "Со снотворным спите? Или с женой?"

— Ха-ха! Даешь, Логач!

— Хохмит, а у меня в натуре вот чего было… В доме отдыха выбираю себе напарника, чтобы не храпел. Здоровенных, толстых и пожилых — в отставку, выбрал маленького, худенького. Но заморыш этот храпел, как великан! Влопался я, хоть сбегай…

Чей-то не вяжущийся с общим тоном говорок:

— Филипка Головастикова жалко. Сколь каши съели вместе!

И шуточки пресекаются, солдаты умолкают. А мне приходит на память: поздняя осень, мы уже за Шешупой, в Восточной Пруссии, отбивали контратаку за контратакой. И прибыл с пополнением в роту — даже не в мой взвод — сержант, большеглазый, стройный, с кудрями, а руки… пет, ручки — узкие, породистые, пальцы — длинные, тонкие, музыкальные. Он и был на гражданке пианистом. Я ему: чего в ансамбль не пошел? Он отвечает: у меня дружок всю войну прокантовался в ансамбле песни и пляски, а я хочу войну честно отработать. Через пару дней роту крепенько накрыло артналетом, пианисту оторвало обе кисти. Уж как он убивался: кто я теперь, что буду делать, лучше б сразу прикончило.

И что же? Когда раненых эвакуировали, рядом с санитарным автобусом ахнула полутонная бомба, о таких солдаты говорят: "Ну и дура! Ну и корова!" После мы подошли к краю огромной воронки, заполнявшейся бурой вонючей водой…

В вёдро прилетел «кукурузник», сбросил кипы газет — за несколько дней кряду, — и мы узнали, что еще десятого августа Малый хурал и правительство Монголии объявили священную войну Японии, что монгольские войска, оперативно входя в состав Забайкальского фронта, успешно действуют на его правом фланге.

Значит, где-то правее нас. Спасибо, братья-монголы!

О Забайкальском фронте тоже пишут. Например, я прочел, что в боях за Халун-Аршанский укрепрайон совершил подвиг комсомолец Шелоносов — бросился грудью на амбразуру дота. Мы этот укрепрайон обошли, но часть сил его блокировала, штурмовала город Солунь, и вот забайкалец Шелоносов повторил подвиг Александра Матросова. Да, многое из того, что было на Западе, повторяется на Востоке. А многое — в новинку…

Танк едва не зависал над пропастью — столь узкой была горная тропа. Десантники из предосторожности — не дай бог, танк скувырнется, загудишь вниз заодно с ним — поспрыгивали, двигались позади, вглядываясь в нависшие гранитные скалы. Машина повторяла извивы тропы, лязгая гусеницами и стреляя в лица выхлопными газами. Автоматчики временами отворачивались, но не отставали: надо быть вблизи машины, а ну как опять какой-нибудь фанатик с миной на спине выпрыгнет из волчьей ямы? Скалы отвесные, голые, скользкие, неплохо просматриваются, да мало ли что? Ведь не усмотрели же вчера, и смертник подорвал танк. Помним об этом и напряженно шарим глазами и биноклями по скалам. Ну и под ноги — уже без биноклей — не забываем посматривать: не споткнуться бы, по сверзиться бы.

Танк поддал, и мы пошли резвее, почти побежали. А он, скрежеща траками по камням, вилял, довольно резко забирая то вправо, то влево. За крутым поворотом плюхнулся в глубокую вымоину, заелозил. Приоткрылся люк, по пояс высунулся командир таика. И тут пуля щелкнула о люк, танкист погрозил кулаком, проворно юркнул, опустил крышку люка. Машина пошла было дальше, по в ротной цепи вдруг упал один боец, второй: откуда-то в нас стреляли, хотя выстрелов не было слышно. Кто из бойцов залег за камнями, кто за танком. Пули перестали свистеть. Однако стоило кому-либо встать — опять пуля. Что не слыхать звука — объяснимо: японская снайперская винтовка «арисака» стреляет бесшумно.