Олег Смирнов - Неизбежность

Я оглядел в бинокль ближние высоты: груды камней, огромные валуны, вывороченные бурен дубы, — везде могли прятаться снайперы. Танкисты тоже так считали, потому что пушки ударили по этим подозрительным местам, ударили и самоходки. Стреляли, конечно, наугад. Началось движение — опять засвистели пули.

Значит, снайперов надо выкуривать пехоте. Чтоб наверняка. Комбат приказал сделать это моей роте.

— Слушаюсь, товарищ капитан!

— Как только поставим дымовую завесу, сближайся с гребнем! С него, по-видимому, и бьют.

— Вас понял, товарищ капитан!

— Ну, коль такой понятливый, удачи тебе!

— Спасибо…

— Спасибо скажу тебе, когда снимешь самураев…

Дымовые шашки подожгли так, что кисея дыма скрыла колонну, но гребень и подступы к нему были видны отлично. Мои солдаты по-пластунски поползли меж кустами и небольшими каменистыми обломками; если препятствием вставала едва ли не отвесная скала, один солдат подсаживал другого, тот кошкой извивался, цепляясь за выступы, залезал — бросал вниз веревку, по ней уже забирались остальные. И так — скала за скалой. Альпинизм на Хингане!

По гребню садили наши пушки, пока мы не подобрались достаточно близко: свои же осколки могли поразить. Я дал сигнальную ракету. Снаряды перестали взрываться, но пыль и дым стояли плотные. Развернувшись в цепь, мы приступили к прочесыванию.

Оступаюсь, больно стукаюсь коленками, в горле першит от гари.

Дуб с расколотой верхушкой горит, похожий на крест ку-клуксклана (видел когда-то на фотографии, изображавшей сборище куклуксклановцев в белых балахонах). Этот маньчжурский дуб — как ориентир, по нему выдерживали направление на гребне. Снайперы затаились, не стреляют, чтоб не выдать себя. Да и видимость скверная. Врешь, найдем, выкурим!

Вообще-то я всегда опасался снайперов. Особенно, пожалуй, в обороне. У немцев были так называемые ягдкоманды, то есть охотничьи команды, сформированные из наиболее метких стрелков.

Многих они уложили в наших траншеях — там, где она недорыта, или кто-то неосторожно высунулся, или был простреливаемый сверху участок. Выслеживали в первую очередь офицеров, хотя не брезговали и рядовыми. В наступлении тоже охотились преимущественно за офицерами и еще за артиллеристами, танковыми экипажами. Как сейчас японцы. Моего лучшего друга Витю Сырцова тоже срезал снайпер в наступлении, в атаке — в Смоленске, в сорок третьем. Выстрел снайпера неожидан и коварен. Может пулю влепить тебе в лоб, может и в спину, промахивается снайпер редко…

Как обычно в атаке, сердце билось у глотки, пот заливал глаза, руки-ноги дрожали от напряжения и усталости. Все-таки взобрались на этакую верхотуру и топали по ней резво. И внезапная, посторонняя для сиюминутной ситуации мысль: "Взобрались-то взобрались, а как спускаться будем?" Ну, до спуска надо еще найти и обезвредить снайперов-смертников. Атака? Да что это за атака, ежели не видать противника? Ничего, увидим. И уничтожим.

Взрывы гранат, автоматные очереди — мои ребята обрабатывали подозрительные груды камней, поваленные деревья, вымоины, где могли быть гнезда снайперов. Минут через двадцать эти гнезда были обнаружены. Их было три, неподалеку друг от друга: в ямс, обложенной плоскими камнями, под сосной и за маньчжурским дубом, за его вывороченным корневищем. Кустарник, жесткая трава. Тряпье, сумочки с галетами, консервные банки, бутылки из-под сакэ и ханжи — гаоляновой водки. Снайперские винтовки, стреляные гильзы. И смертники, корчившиеся в крови. Это не наши гранаты и пули. Это — самоубийство: японцы совершили харакири, вспороли животы ножами. Вот уж изуверы, даже над собой изуверствуют! Сизые и розовые кишки ползли из нутра, как змеи, налезая друг на друга. Меня едва не стошнило. Сколько же метров этих кишок в брюхе? Японцы дернулись, затихли, но кишки — уже из мертвых — продолжали выползать.

— А от них ханжой несет, — сказал Егорша Свиридов.

— Смертники были пьяные, — подтвердил Микола Симонеико.

Да, это так. Для храбрости напились? В пьяном возбуждении учинили над собой расправу, чтобы только не попасть в плен? Парням лет по двадцать, не больше. Загубленные молодые жизни…

У нас был ранен Готя Астапов — и двадцати нет, — тот самый Готя из Иркутска, прибывший с пополнением перед началом наступления, тот скромный, неприметный и слабосильный Готя, которому гвардии старший лейтенант Трушин помог нести винтовку на марше уже по эту сторону маньчжурской границы. Раздроблена ключица. Жить будет, хотя помучается. Прощай, Готя Астапов, и поправляйся! Толком не узнал тебя, а уж прощаюсь. Не успев свести людей, война тут же разводит их. Как правило, на веки вечные. Так она устроена, война.

У танкистов не перебранка, не перепалка, однако разговор со значением.

— Товарищ младший лейтенант! Докладывает старший сержант Бредихин!

Бредихин так выделяет слова «младший» и «старший», что попятно: лучше быть старшим сержантом, чем младшим лейтенантом. Тот, в свою очередь, с уничижительным нажимом на определении «старший» роняет через губу:

— Ну, давай, старший сержант, что там у тебя?

Борьба самолюбий, что ли? Выясняют отношения? С молодой прыти взбрыкивают? Нашли время и место.

Запало в памяти высказывание одного офицера, комбата, на полковых сборах. Он сказал:

— Не спорю: когда солдат закрывает собой амбразуру, это подвиг. Но в то же время это и показатель плохой организации боя, свидетельство беспомощности командира, коль скоро. приходится идти на крайний шаг. Надо бой провести так, чтобы не было необходимости бросаться грудью на дот…

Безусловно, доля истины в этом рассуждении есть. Но большая часть истины в том, что в бою всего не предусмотришь, война соткана из крайностей, и бывают ситуации, когда единственный выход — упасть грудью на амбразуру. Чтобы спасти товарищей, чтобы они могли продвинуться, отдается жизнь. Не каждый способен на это. Поэтому бессмертная слава всем, кто совершил подобный высокий подвиг, — от Александра Матросова до забайкальца Шелоносова!

У командира авиационного отряда подполковника Мацуока брови были густые, разросшиеся, особенно они разрастались вверх, и казалось: удивленно вскинуты. На самом же деле подполковник никогда и ничему не удивлялся, самые невероятпые обстоятельства не лишали его выдержки и хладнокровия. Это и понятно: Мацуока — кадровый офицер, прошел войну с Китаем, в китайском небе сделал свою карьеру. В отряде говорили: на подполковнике больше боевых шрамов, чем у иного родинок. Шрам есть и на лице, на левой щеке, скобкой, и в тот день он задергался вместе со щекой, выдавая подполковника: значит, тоже умел волноваться. Оглядев собравшихся по боевой тревоге офицеров и унтер-офицеров, командир отряда сказал: