Олег Смирнов - Неизбежность

— Как тебя зовут? — спросил Хокуда, растягивая слова.

— Митико, господин.

— Жаль расставаться с тобой, Митико. Больше я к тебе не приду.

— Почему, господин? Я сладкая…

— Все вы сладкие! — И Хокуда вывернул карманы, показывая, что они пустые.

Женщина потупилась, ничего не сказала. И в этот именно момент Хокуда подумал о возвышенном: после героической смерти его душа соединится с душами родителей, и это будет нескончаемым счастьем. А следом пришла мысль не о возвышенном, но, может быть, о главном: как случилось, что войну с Россией начали не они, хотя и готовились к ней многие годы? И он ответил себе без утайки: виноваты министры, генералы и адмиралы, стоящие. между императором и пародом. Надо, чтобы между ними не было посредников. Он, например, ощущает эту внутреннюю, напрямую связь между собой и его императорским величеством. За него рад умереть. И умрет.

В Бирме амеко их аэродром в джунглях в конце концов засекли. Массированный налет «В-29», и отряд камикадзе стерт с лица земли. Хокуда был ранен, попал в госпиталь в метрополии, после госпиталя — отпуск и новое назначение: в авиаотряд подполковника Мацуока, опять стал истребителем. Богам было угодно, чтобы он очутился в Маньчжоу-Го, вблизи от границы с Советским Союзом…

Хокуда порылся во внутреннем кармане, нашел завалявшиеся деньги. Часть бумажек отдал проститутке. Она начала было раздеваться. Он остановил ее жестом, потрепал по тугой щеке и вышел в коридор, где витали те же сырые запахи дешевых духов и вина.

На улице, грязной и слабо освещенной, Хокуда вдохнул ночной воздух, огляделся: правильно, вон правее, у фонарного столба, стоянка такси. Автомобилей, однако, нет. За городом, на севере, в сопках, погромыхивало. Гроза? А не бои ли в укрепленном районе? Скорее всего так. Подъехало такси, шофер, увидев Хокуда, газанул дальше. Хокуда усмехнулся: тоже правильно, с японским офицером, когда он пьян, да еще ночью, не стоит связываться. Пошатываясь, бережно неся сумку, где позвякивали купленные для механика бутылки, побрел по середине мостовой. Его подобрал военный грузовик, шедший прямо до аэродрома. Хокуда залез в кабину и, привалившись к спинке сиденья, задремал. А в казарме, сунув бутылки в тумбочку Иосиока, он крепко, без сновидений уснул, и в полутьме его лицо, чуть-чуть обрюзгшее, со щеточкой усиков, сливалось с желтой наволочкой подушки.

Поутру разбудил вой сирены. Хокуда вскочил с койки, плохо соображая со сна. Вой ввинчивался в уши, сверлил в мозгу.

К чему сирена, если авиаотряда не существует? А его самолет?

Поспешно одеваясь, Хокуда услышал сорванный вскрик дежурного:

— Русские танки!

Толком вряд ли кто что знал, но Иосиока прохрипел:

— Танки идут от города к аэродрому!

— Танки? — переспросил Хокуда.

— Да, командир! Говорят, был звонок из штаба армии!

Кто звонил, кому? И есть ли вообще связь? Суетились, сталкивались, разбегались летчики и механики — с карабинами, с маузерами. Ну да, мы же теперь — пехотное подразделение. Но я еще пока летчик! Хокуда приказал механику:

— Живо к самолету! Готовь к вылету!

Иосиока кивнул и побежал. Хокуда — вслед. Утренний свет обволакивал землю, выглянул краешек солнца, — оно оттуда пришло, из Страны восходящего солнца, солнце — символ Великой Японии, а божественный микадо — потомок Аматэрасу Омиками, богини солнца. С северо-запада доносился монотонный гул. Танковые двигатели? Хокуда топал по оплетающей ноги траве, мокрой от росы, затем по бетону взлетной полосы. Ветер толкался в грудь — не грубый, не земной. Ветер богов — камикадзе. Поручик Хокуда был и остался камикадзе, и в этот миг между его императорским величеством и поручиком Хокуда никого нет, никто не мешает подданному доказать свою преданность верховному правителю.

У капонира запыхавшийся Хокуда едва перевел дух.

— "Коршун" взлетит?

— Да, командир, — ответил механик, отводя взгляд.

— Заправка, боекомплект?

— Подготовлено, командир!

Хокуда поклонился механику, надел летный шлем, влез в кабину, захлопнул над собой фонарь, — под крылом стоял Иосиока и низко-низко кланялся. Обороты пропеллера, звон мотора. «Коршун» вырулил на взлетную полосу. Разбежка — и самолет, вздрогнув, отделился от бетонных плит. Сжимая штурвал, Хокуда заложил вираж, курс — на северо-запад.

Набрал высоту. Отчетливо увидел ползущую по шоссе танковую колонну, пушки, автомашины. Развернулся для атаки. Справа и слева от самолета вспучились белые облачка разрывов. "Зенитки бьют", — подумал Хокуда. Самолет, входящий Е пике, вдруг сильно тряхнуло, он клюнул носом. В кабине полыхнуло пламя, повалил дым. Конец? Вывести самолет из пике! Но он непослушен. Несется к земле. Если конец, то надо горящий самолет направить в гущу колонны. Напрягшись, с оскаленными зубами, Хокуда смотрел прямо перед собой и ничего не разбирал в дыму. Но чувствовал: чем ближе к земле, тем ближе к божественному микадо, между ними отныне никого нет…

Японский истребитель врезался в выступ скалы метрах в ста от шоссе. Когда мощный взрыв прокатился над сопками, а кверху взметнулись клубы огня и дыма, остатки самолета, наблюдавший это командир ближайшей тридцатьчетверки сказал механику-водителю:

— Что он — сотворил воздушное харакири?

— Подбили его, — ответил механик-водитель, вытирая чумазый лоб. — Ладно, в колонну не вмазал…

Американским командующим в тихоокеанском и западнотихоокеанском районах сегодня было направлено следующее послание:

"Ввиду того что 14 августа Правительство Японии приняло требование союзных правительств о капитуляции, настоящим Вы уполномочиваетесь прекратить наступательные операции против японских военных и военно-морских вооруженных сил постольку, поскольку это отвечает безопасности союзных вооруженных сил, находящихся в Вашем районе".

Генерал Отодзо Ямада, главнокомандующий Квантунской армией, знал об этом решении своего правительства. Но знал он и другое: прямого распоряжения о капитуляции он не получал, и Квантунская армия станет драться и дальше. Пусть англо-американцам японские войска не сопротивляются, а Советам они будут сопротивляться! Будут!

Итак, война продолжается. Мы спускаемся с Большого Хингана. Казалось, как преодолеть этот неприступный горный хребет?

А вот преодолели. Спускаться веселей, чем подниматься. Хотя как сказать. Веселей-то веселей, но не легче. Не приведи господь, откажут тормоза. Один такой «студебеккер» с отказавшими тормозами пополз вниз, наращивая скорость. У солдат, удерживавших его на веревках, рубцами набухли вены. Еле-еле выдюжили, пока «студебеккер» не ткнулся радиатором в дерево. А веревки были намотаны на руки, на плечи, если б машину понесло, так и не распутаться бы, не выпутаться. Машинам, пожалуй, спускаться трудней, чем людям. Но ежели б нам идти пешком, тоже бы, конечно, скользили. Помню: в детстве спускаешься с крутого бугра, а какая-то неведомая сила будто толкает тебя в спину, заряжает скоростью, не дает остановиться. А тут, на Большом Хингапе, крутизна уклонов градусов сорок пять — пятьдесят, да и побольше. Каково же сейчас пехоте, вслед за подвижными отрядами форсирующей Хинган? Тоже, наверное, не сахар — на свопх-то двоих. Как там родной полк, родная дивизия? Большой и Малый Хинган форсируют и наша дивизия, и наш корпус, и наша армия, и весь Забайкальский фронт, и оба Дальневосточных фронта.