Олег Смирнов - Неизбежность

— А что оставалось? Прет, как ненормальный… Но против нашей брони японская слаба!

— Ты его смял, ровно конфетную коробочку!

— Ну, конфетная, ты уж скажешь… Но долбанули мы нормально…

Будни войны, включающие в себя и танковые тараны. Будни войны с чадящими танками, с запахами горелой резины и человеческого мяса. Скорей бы закончить войну и чтоб ее никогда больше не было на земном шаре! До того благословенного часа, когда наступит мир, не так уж, чует сердце, далеко…

Этой Победы жаждет не один наш народ — все человечество.

Что будет в освобожденных нами странах, в том числе в Китае?

В Японии? Что будет в других государствах Юго-Восточной Азии?

Нам, проливающим кровь за освобождение, не безразлично, какие порядки установятся после войны. Главное, чтоб бедноту не оттерли, чтоб к власти не пробрались богатеи. Это значит: пусть будет не капитализм, а социализм, справедливейшее общество.

Но, конечно, сами народы выберут себе путь развития. Навязывать никому и ничего не будем. Разберутся. Опыт Советской страны будет у них перед глазами.

Ну, а пока будни войны — преодоление Большого Хинганского хребта, точнее, спуск с него. И бои с японцами. В танковой схватке были взяты в плен несколько раненых танкистов. На допросе у полковника Карзанова они показали (охотно, без принуждения): город обороняется весьма боеспособными японскими войсками — пехота, артиллерия, саперы, смертники; японцам оперативно подчиняется кавалерийская дивизия Маньчжоу-Го; правда, как свидетельствовали пленные, маньчжурские части ненадежны и могут сдаться в плен, если удары русских будут сильны. Кто же сомневается в силе наших ударов? Что маньчжуры готовы сдаться в плен, принимаем к сведению. А вот будут ли сдаваться японцы? Тоже, вероятно, зависит от наших атак.

Кончать надо войну! И будет жизнь без войн? Даже не верится. Ведь на моей памяти всегда где-то на планете воевали. А надо бы жить в мире. Когда человечество дозреет до понимания этой простой истины? Лейтенант Глушков дозрел? Видимо. Коль поучает человечество…

А оборону перед городом нам предстоит прорывать. Как показали пленные танкисты, город опоясан траншеями, дзотами и дотами, противотанковым рвом, надолбами из камней, минными полями, проволочными заграждениями. Все на господствующих высотах. Разумеется, это не Халун-Аршанский укрепленный район, где, говорят, под землей бетонные казематы, форты, склады, даже своя электростанция — целый подземный гарнизон. Но и тут, видать, орешек крепкий. Придется разгрызать его, не жалея зубов.

Ничего, когда-то разгрызли орешек, называвшийся городом-крепостью Кенигсберг. Неужели и японцам не хочется сохранить свою жизнь? Речь-то идет о финале…

Полковник Карзанов нервничал, и я его понимал: ждать, когда подойдут стрелковый полк и дивизион "катюш", — может, они на подходе, а может, еще далеко, — или вступать в бой за город самому, без чьей бы то ни было поддержки? Отчего бы и не самому, если подвижной передовой отряд — мощная единица? Начать бой, а там, глядишь, подойдут гвардейские минометы и стрелковый полк. И все-таки семь раз отмерь, прежде чем один раз отрезать. И полковник то склонялся над картой, упрятанной адъютантом под плащ-палатку, как под крышу, то, щипля ус, выслушивал донесения разведчиков, то наблюдал в бинокль с НП, — за сеткой дождя что разглядишь, и комбриг тихонько, но выразительно матерился.

С наблюдательного пункта смутно угадывалась котловина, в которой лежал город, и сопки вокруг него. На склонах сопок груды камней, какие-то юрты, полоска выжженной солнцем лебеды.

Но нам-то известно от разведчиков: юрты — это толстенные железобетонные доты и дзоты, из черных амбразур высовываются стволы орудий и пулеметов, а рыжая полоска — это не лебеда, это проволочные заграждения. Груды камней — препятствия для танков и самоходок.

— А за камнями, как докладывает разведка, противотанковый ров, управляемое минное поле, — говорит комбриг и, выматерившись, добавляет: — Разведка докладывает также: в промежутках между дотами и дзотами траншеи полного профиля и ходы сообщения…

— Единая система обороны, товарпщ полковник, — говорит наш комбат.

— Хорош узелок, капитан?

— Мы на Западе, товарищ полковник, и не такие развязывали!

— Добре ответил! Этот узелок будем вместе развязывать: моя бригада и твой батальон…

— Так точно, товарищ полковник! Пехота не подкачает…

Я думаю: комбат уверен, не подкачаем. Не можем подкачать.

Не имеем права.

Федя Трушин вразумил меня, естественно:

— Это хоть и не укрепрайоп, но оборона сильная… А всего в Маньчжурии японцы построили семнадцать укрепрайонов…

(Это я знал.)

— Ни средств, ни времени не жалели. Ни люден.

(Об этом я догадывался.)

— Строили между тем не сами японцы, а китайцы и монголы, которых после завершения строительства японское командование расстреляло. Чтоб сохранить военную тайну…

(Этого я не знал.)

— Проведу беседу в батальоне. Перед наступлением полезно.

Пусть личный состав знает страшную правду о японских укрепрайонах. И мстит! Поскольку, если враг не сдается, его уничтожают! Так ведь, ротный?

— Точно так!

— Дополнение, ротный… Японцы, что перед памп, будут, очевидно, драться зло. Почему? Пленные показывают, что гарнизон рассчитывает на подкрепления…

— Реальные?

— Будто бы главнокомандующий Квантунской армией генерал Ямада лично обещал…

— Допускаю.

— А вообще-то командование Кваптунской армии старательно скрывает от солдат и младших офицеров истинное положение на фронтах и в стране, пленные это подтверждают. Кваитунская армия активно нам сопротивляется…

— Что ж, и мы будем активны!

— Идейно рассуждаешь, Петро!

(Это выражение — "Идейно рассуждаешь" — в большом ходу у замполита, парторгов, комсоргов да и во всем батальоне.)

Но беседа о японских зверствах при возведении укрепрайонов не состоялась. Потому что началось наступление. Дождь хлещет, как и утром, тепловато-мутный, размывающий очертания предметов. Рябятся лужи. Никпут стебли ковыля. От мокрых шинелей, плащ-палаток и гимнастерок идет пар, разгоряченные лица мокры от дождя и пота. Люди тяжко дышат. Они бегут, подстегнутые криком Трушина: "Коммунисты, комсомольцы, вперед!" Неугомонный замполит, сам поднял в атаку, не утерпела комиссарская душа. Но пашей артподготовкой не были подавлены многие огневые точки противника, и теперь по роте ударило несколько пулеметов. Цепи автоматчиков скатились с вершины к кустарнику, где был я.

— Вперед, по-пластунскп! — приказал я, и солдаты кто пополз, а кто и побежал по ковылю, по лужам, по грязи. К дотам. Я было за ними, однако гляжу: ординарец Драчев не встает, лежит в кустиках. Я к нему: — Ранен?