Анджей Сапковский - Змея

— Это ее выбор, — повторил он. — Он наделен благодатью выбора. От этой благодати не отказываются.

Это не Валун, Леварт осознавал очевидное. Валун умер, погиб в горящем бетеэре в ущелье под Мохамад Ага. То, что он видит, фантом. Привидение. Eidolon.

— Ты не отвергнешь благодати? Правда, Паша? Не будешь опрометчивым? Не возгордишься от ее даров? Великие, по-настоящему великие дела вы сможете совершить вместе. Великие и прекрасные.

Лейтенант Богдашкин приблизился, двигаясь неуклюже и с трудом. Леварт заметил, что на его правой руке под неестественным углом торчала сломанная кость.

— Она говорила мне: будь верным, — сказал лейтенант. — Будь верным до самой смерти, и дам я тебе венец жизни. Обещала мне вечность. Слугой, рабом ее соглашался я стать, все готов был ей посвятить. И посвятил. Я ее заслуживаю, заслуживаю в сто раз больше, чем ты. Однако она выбрала тебя. А ты годишься? Ты способен ее защищать? Я чувствую твою неуверенность. Сомневайся, и моя судьба повторится в тебе. Упадешь, как я. Упадешь с большой высоты. На самое дно бездонной пропасти.

— Он не сомневается, — сказал Валун из тени. — Ты — боец. Тебя выбрали, и ты должен принять собственное решение. Потому что ты знаешь и понимаешь, что возвращаться уже некуда. Нет мира для воина, его война никогда не кончается. Мир — это заблуждение; если кто-то говорит, что война кончается миром, это обманщик и трепач. Есть только война, вечная война. Нет ничего, кроме нее.

Змея на лазуритовом катафалке двигалась все быстрее и быстрее. Глаз уже не успевал следить за ее перемещениями.

— Он не сможет принять решение, — произнес, выйдя из тени, профессор Викентий Абрамович Шилкин, дядя Кеша. На нем был халат и ленинский галстук в горошек. — Он не способен принимать решения.

— Да, да, Пашенька, не надо обманываться. Ты больной, нуждаешься в лечении. То, чем ты страдаешь, это классическая военная травма, вызванная стрессовыми ситуациями, психотическими эпизодами, как пережитыми, так и воображаемыми. Классический случай посттравматического стрессового расстройства. Словом, нервная декомпенсация. Разрушение адапционных механизмов. Галлюцинациии, панические расстройства, обсессивно-компульсивное расстройство… Все это еще углубляется стимуляторами… Наркотики вредны, Пашенька, разве ты не знаешь? Ведут к психозу, к антиобщественному поведению, к интраверсии… При капитализме, да, отсутствие перспектив и невозможность существования в загнивающей системе принуждают людей к поиску одурманивающих средств. Но в социалистическом обществе…

— Нет, не перебивай. У тебя депрессивные иллюзии, подозреваю даже синдром Котарда. Считаю также, что у тебя запущенный амнезийный синдром Корсакова, что ж, унаследованный генетический алкоголизм… Но поможем тебе, Пашенька, поможем, назначим психотерапию, да, да, и фармакотерапию. Да, да…. Главное это фармакотерапия. Несколько лет в закрытом учреждении, сколько, не знаю, ну, пять-шесть…

Дурной героиновый трип, подумал Леварт. Кошмарная наркотическая галлюцинация.

За Валуном, лейтенантом и профессоро, в темноте скрывался кто-то еще. Очередная eidola, видение.

Леварту казалось, что он узнает мундир цвета хаки и пробковый шлем, кожаный нагрудник, круглый шлем, длинные, до локтей рукавицы.

— Решай, Паша, — Валун явно терял терпение. — Бери то, что она тебе дает. Она выбрала тебя, и ты уже часть ее вселенной, тот мир, который там, за пещерой, уже не твой, нет в нем тебе места. Нет возврата. Нет и к чему возвращаться. Кто там тебя ждет? Вика? Не надейся, братан, фальшивая надежда. Вику ты уже потерял. Война отбирает женщин. Это правило, не имеющее исключений.

— Нет, — сказал Леварт, пересиливая себя, поскольку он твердо решил не вступать в разговоры с привидениями и иллюзиями. — Вика будет ждать.

— А хоть бы даже и ждет, — тут же возразил Валун. — Даже если захочет быть с тобой после Афганистана, все равно ты ее потеряешь. Будешь по ночам просыпаться с криком, мокрый от пота, и придет минута, когда ты будешь вынужден высказать все, что терзает твою душу. Надеешься, что навсегда вычеркнешь все из памяти? Но это возвращается. Расскажешь ей обо всем. Об автобусе. О кишлаке Шоранджал. О том, что случилось в Дарваз Даг. О заключенных в вертолете, которые не долетели до Кабула. О деревне Хане Джануб и девушке оттуда….

— Нет, об этом не расскажу.

— Расскажешь. Признаешься во всем. Будешь вынужден, иначе не будет тебе покоя. А когда ей во всем признаешься, она уйдет. Без единого слова, онемевшая от страха.

— Упадешь, — вернулся лейтенант Богдашкин, — на самое дно пропасти.

— Ты болен, Пашенька, — вмешался дядя Кеша. — Галлюцинации. По причине употребления наркотиков.

А ведь это все правда, подумал Леварт. И не только это.

Змея вдруг перестала танцевать. Все фантомы исчезли, пропали, как будто кто-то выключил проектор.

Опасность, — вдруг понял Леварт. Схватился обеими руками за наполненную пульсирующим звоном голову. Близко. Что-то. Или кто-то. Угроза. Несет угрозу.

Звон сменился на свистящую какафонию, достигшую кульминации в пронзительном высоком звуке, который был свистом, шипением и криком одновременно.

Иахема, — подумал он, шипение змей Горгоны.

Надо идти. Надо защищать. Она этого хочет.

Рядом с выходом из сокровищницы, на груде монет среди сундуков, шкалулок и скелетов стояло что-то вреде трона, типа массивного кресла с широкими подлокотниками, возможно, оно крепилось на спину слону. Леварт видел трон уже раньше, его внимание привлекла не столько мебель, сколько сидящий на ней в живописной позе скелет с остатками кольчуги и обломков золотого шлема. Теперь скелета не было. На трон сел кто-то другой. Белобородый старик с жестокой улыбкой на лице, одетый в тюрбан, длинную рубашку и черный жилет. Мулла Хаджи Хатиб Рахикулла. Черномор.

Несколько секунд они обменивались взглядами. Глаза Черномора вдруг вспыхнули, как у волколака, а криво улыбающиеся губы выпрямились и сжались. На Леварта смотрел ствол его собственного автомата. Автомата, который остался в расщелине, на камнях. Просто забыл о нем. Совершил самый тяжкий солдатский грех. И сейчас за этот грех расплачивается.

Клик.

Вместо оглушительной очереди резкий металлический щелчок.

Черномор передернул затвор, нажал спуск.

Клик.

Я его не зарядил, забыл, подумал Леварт уже в прыжке. После бойни в автобусе. Даже не подумал о том, чтобы зарядить.

Черномор успел встать с трона, но отскочить не успел. Леварт набросился на него как ястреб, повалил, оба с лязгом и грохотом рухнули на груду монет и костей. Барахтаясь, они разбили алебастровую фигурку солнечноглавого Ганеса, расколотили немного скифской и туркменской керамики. Черномор выхватил кинжал, Леварт схватил его за запястье, а другой рукой за бороду, накрутил ее на руку, дернул изо всей силы. Черномор, извиваясь и дрожа, как выброшенный на берег лосось, пополз, таща Леварта за собой. Старик удивлял своей силой и изворотливостью. Но не мог освободить ни бороду, ни правую руку. Он схватил левой первый попавшийся предмет и заехал им Леварту по голове. Леварту повезло — предметом была теракотовая статуэтка сисястой и брюхастой Великой Матери, которая рассыпалась от удара. Слегка оглушенный, Леварт отпустил бороду муллы, нашарил какую-то бронзовую фигурку, это был стоящий Будда, Будда Шакьямуни, достаточно массивный и тяжелый. Тюрбан самортизировал удар, но все же Черномор скорчился. После второго удара, он выпустил кинжал, защищая голову. Леварт стукнул еще раз, но тут Будда выскользнул из его пальцев, а Черномор ткнул ему в глаза растопыренными пальцами. На мгновение ослепнув, Леварт обеими руками вцепился в ему бороду. И держал, тот тащил его и колотил руками. Отпустил и отпрыгнул только когда Черномор замахнулся очередной статуей. На этот раз Нике. Крылатая, острая как кирка, очень подходит, чтобы раскроить череп. Леварт отпустил бороду Черномора, быстро увернулся и отскочил.