Адий Шарипов - Фронтовые повести

— Толька, что ли? — испуганно проронила мать.

— Он самый. Да не бойся, ничего плохого не сделаем с ним, поговорить надо.

— Здесь я, — послышался голос откуда-то сверху.

Глаза партизан уже привыкли к темноте, и они увидели, как на светлой печке зашевелилось что-то темное, приподнимаясь под потолком.

— Спи давай! — прикрикнула на него мать. — Какое тебе дело?

— А откуда вы про меня знаете? — не унимался мальчуган.

— Не спеши, потом узнаешь. Военная тайна. Мы партизаны, понял, Толя? Мы знаем твою военную тайну, ты молодец. А мамка твоя тоже знает?

— Никто не знает, — глухим от гордости голосом проговорил мальчуган.

— Ну тогда пошли во двор, побеседуем.

— Господи, куда вы его? Да он же несмышленый, — всполошилась женщина.

Жилбек стал ее успокаивать:

— Не волнуйтесь, мы с ним поговорим об одном деле, и он сразу вернется.

Мальчуган быстро оделся и вышел во двор вместе с партизанами.

— Толя, ты уже взрослый, — заговорил Павлик. — Ты видишь, что мы не какие-то бандиты, а самые настоящие партизаны. Ты знаешь, зачем мы пришли к тебе?

— Н-нет, — дрогнувшим голосом сказал Толя, зная, конечно, зачем пришли, но все еще стараясь подольше сохранить свою тайну. Ему хотелось передать спрятанное оружие настоящим бойцам, в настоящей форме и с орденами на груди. Ему казалось, что за такой подвиг и его возьмут в полк, и пойдет он до самого Берлина как сын полка.

— Не притворяйся, Толя, мы пришли за оружием. Нашему отряду сейчас тяжело, у нас мало винтовок, мало патронов. Мы знаем, что ты спрятал оружие. Теперь ты должен передать его в руки партизан как настоящий пионер.

— А кто вам сказал? — не сдавался Толя.

— Наша разведчица узнала.

— А от кого?

— Военная тайна.

— Ну пойдемте, — нерешительно согласился мальчуган. Через полчаса от Толиного огорода в ночную темень ушли две тяжело груженные подводы.

На рассвете подводы прибыли на базу. Сам Коротченко принимал оружие. Да, это был не металлолом, который собирали школьники до войны. На Толином «складе» были два станковых и четыре ручных пулемета, тридцать автоматов, несколько ящиков с патронами и около сотни мин. Партизанской радости, как и удивлению, не было конца. Откуда у тринадцатилетнего пацана нашлось столько силы, чтобы перетаскать все это оружие к себе на огород? Вероятнее всего, ему помогали наши отступающие бойцы, надеясь вернуться и еще попользоваться своим оружием…

К вечеру другого дня часовые привели к Лебедеву неизвестного мальчишку, который искал партизанский штаб. На вопросы часовых он не стал отвечать, потребовал, чтобы его непременно провели к самому главному командиру.

— Такой настырный! — возмущался пожилой бородатый человек. — От горшка два вершка, а говорить не желает, подавай ему самого старшего. Дал я ему подзатыльника, все равно молчит.

— Ну хорошо, мне-то ты можешь рассказать, зачем пришел? — заговорил с мальчиком Лебедев. — Я комиссар партизанского отряда.

— Я из Сергеевки бежал. Я Толя. Вчера ночью у нас партизаны были, я им оружие сдал. А какой-то гад видел и донес немцам. Сегодня приходили за мной. Я сбежал, теперь некуда подаваться. Хорошо, что мамка ничего не знала, а бы и ей попало. А ваши обманщики. Обещали меня с собой взять, а сами оставили…

Толю поселили в землянке, где жила семья Акадилова. — Теперь у тебя, Жамалжан, и сын есть, — шутил Жилбек.

В лес властно шла весна. Потеплели ночи, ярко зазеленели березки, оживились партизанские лица. Теперь можно было снять полушубки, драные шинели, пальто. Перед маем совсем стало жарко, и кое-кто из молодых, улучив минутку, раздевался до трусов — позагорать на полянке.

За два дня до 1 Мая Лебедев собрал коммунистов. Как-то невольно вспомнилось, как, бывало, давным-давно, до революции, вот так же в лесу тайком проводились маевки их отцами и старшими братьями.

— Товарищи, мне кажется, что Первое мая, наш большой весенний праздник, праздник международной солидарности, мы должны отметить чем-то знаменательным. Может быть, вы не сразу согласитесь с моим предложением, но я его все-таки выскажу. Давайте проведем в одной из больших деревень митинг, посвященный Первому мая.

Лебедев умышленно выждал, чтобы послушать, какие будут реплики, восклицания, но партизаны пока молчали.

— Дело, я понимаю, рискованное, — продолжал Лебедев, — но, честное слово, настоящее дело! Мы подбодрим население, мы сами, наконец, отметим праздник не чаркой водки, а как коммунисты, которые в любых условиях не складывают своего оружия, в любых условиях продолжают вести воспитательную работу. Я выступлю с небольшой информацией о положении на фронтах, потом кто-нибудь из местных жителей выступит. Вот и будет первомайский праздник на нашей улице!

— Население побоится собраться. Мы-то в лес уйдем, а они? Немцы за это по головке не гладят…

Совещались два часа. Выбрали, в какой деревне лучше всего провести, советовались, как лучше оповестить людей, стоит ли оповещать всех, и так далее.

И вот настал день 1 Мая 1942 года. Солнечный, теплый день. По небу плывут реденькие перистые облака. К деревне Деньгубовке по дорогам, по тропинкам, по лесу и по полю по двое, по трое идут люди. Большинство женщины. Они в светлых цветастых платках. Старики подоставали свои пронафталиненные пиджаки, расчесали усы, побрились — праздник.

В одиннадцать часов утра на площади в Деньгубовке было полно народу. Собрались, как собирались год тому назад, возле потемневшей трибуны из теса. Ждали, кто же будет выступать, переговаривались.

— И откуда столько миру-то набралось? — удивлялись старики. — Кругом немец рыщет, а им ничего.

И каждый говорил о смелости другого, забывая о том, что ведь и самому прежде всего не хотелось ударить в грязь лицом, не хотелось отказаться от весеннего праздника.

— Как бы фриц не пронюхал, нагрянет на мотоциклах, вот будет штука.

— Не нагрянет. Это же свои делают, — должно быть, все обдумали, зачем зря народ под пулю ставить…

— Придем к себе на хутор, а там немец уже хату спалил, узнал, что митинговали…

— Не дрожи, старина, семи смертям не бывать, а одной не миновать.

Мало кто из собравшихся знал, что в это время до зубов вооруженная рота Зарецкого с одного края, а рота Акадилова с другого стали на охрану Деньгубовки на случай наезда фашистов.

Легкий гомон в толпе смолк, когда к дощатой трибуне подошел Лебедев. Был он сегодня в чисто выстиранной гимнастерке, начищенный, подтянутый.

Чувствуя необычайное волнение, — ведь не в лесу выступать и не к тем обращаться, кто привык видеть комиссара каждый день, верит ему, знает его, а надо говорить с мирными людьми, надо вселить надежду, успокоить душевные раны, — Лебедев долго откашливался, прежде чем начать с заветного.