Алексей Ивакин - Десантура

— Вань, ты почему не ушёл?

На спине молоденького санитара дымился вырванный пулей клок полушубка. Мелехин неуклюже и смущенно пожал одним плечом. И здоровой рукой поднял и швырнул обратно шлепнувшуюся рядом с ним немецкую гранату с длинной деревянной ручкой.

— Вань… Веди бойцов на прорыв… Вам победу завоевывать…

Санитар сглотнул свою кровь и утер кровь чужую на щеке капитана:

— Товарищ капитан, мы решили тут… Комсомольцы не оставят вас…

Струков обвел лихорадочным взглядом шестерых пацанов. Все израненые. Бинты в свежей крови. Валенки в дырах. Халаты замызганы. А в глазах немецкая смерть…

— Приказываю… Письмо… Жене…

От боли в глазах желтые круги… Сознание плавает…

— Я прикрою… Мужики… Ребята… Ваня…

И санитар Ваня Мелехин, сглотнув тяжелый, горький ком скомандовал:

— Батальон вперёд!

Шестеро раненых десантников бросились в очередную рукопашную. Один, самый ослабевший упал под немецким тесаком. Пятеро прорвались! Огрызаясь выстрелами по отбегающим немцам, пятеро десантников прорвались из деревни — перепрыгивая через тела своих товарищей, убитых ещё ночью и через тела врагов, убитых уже днем.

Капитан Струков остался в сарае деревеньки Большое Опуево.

Десантники выскользнули в спасительный лес. Только там Ваня Мелехин оглянулся. На месте бывшего сарая полыхал пожар. Оттуда ещё бил несколько секунд автомат. А потом затих…

— И как же Вы решали проблему с ранеными, господин подполковник? — обер-лейтенант подпер щеку рукой.

— Опуево атаковали только два батальона. Первый и второй. Четвертый и третий прикрывали операцию с флангов. А тыловики в это время оборудовали аэродром на Невьем Моху.

— Прямо на болоте?

— Конечно, герр лейтенант у нас не было другого выхода. И в ночь после операции командование фронта, наконец, установило более-менее постоянную связь с нами. В ту ночь…

— На четырнадцатое?

— Да, на четырнадцатое марта… В ту ночь на взлётные полосы сели первые «ушки».

— Кто, простите?

— У-два.

— Аааа… Ваши «швейные машинки»…

— Почему «швейные машинки»? — удивился Тарасов.

— Стрекочут они как наши «Зингеры». Очень неприятные штучки, господин подполковник. Честно признаюсь.

— Почему? — опять приподнял брови подполковник.

— Их практически невозможно сбить, как ни странно. самолёт можно сбить, а эту летающую мебель… Русская фанера! Разве что, убив пилота или попав в мотор, а это, как вы понимаете…

— Конечно, понимаю. Я видел, как они садились на болото… — шмыгнул носом Тарасов. — Не хотел бы я быть на их месте…

Настала очередь удивляться немцу:

— Можно подумать вашему месту можно завидовать…

— И моему нельзя. На войне вообще нельзя завидовать никому. Впрочем, не только на войне!

Импровизированный аэродром освещался кострами, расположенными по краям взлётной полосы. Черное небо подсвечивалось их багровым светом. Из этого света медленно и бесшумно, с выключенными моторами, ровно гигантские птицы планировали один за другим «уточки». Подпрыгивая двухметровыми лыжами на кочках, они неслись по восьмидесятиметровой посадочной полосе, постепенно замедляя скорость. А там к ним подбегали десантники и, хватаясь за крылья, вручную отворачивали лёгкие самолёты в сторону.

Как ни утаптывай снег — каждую ямку не заровняешь. Лётчики рисковали скапотировать или сломать посадочную лыжу, но все же садились друг за другом.

Командиры взводов третьего батальона охрипшими голосами командовали бойцами, спеша разгрузить люльки между крыльев, привешенные вместо бомбовой нагрузки.

Тарасов стоял и смотрел, как они приземляются — «Наконец-то, наконец-то!» — билась в голове единственная мысль.

— Наконец-то! — не сдержавшись он крикнул Мачихину, потом повернулся к нему и схватил его за плечи:

— Ну, сейчас дадим фрицам жару! Слышишь, комиссар!

Мачихин улыбнулся:

— Слышу, командир! Да не тряси ты меня так!

Тарасов с силой хлопнул его по плечу и побежал к первому севшему самолёту.

Из открытой кабины «У-два» неуклюже выбирался лётчик, замотанный тёплым шарфом по самые глаза.

Спрыгнув, наконец, с крыла на снег, он поднял очки и стащил обледеневший шарф с лица.

Тарасов, не сдерживая себя, с разбегу обнял его и даже попытался приподнять от прилива чувств:

— Ребятки! Молодцы! Спасибо, ребята!

лётчик даже не нашёлся, сначала, что ответить коренастому мужику без знаков различия, выскочившему из морозной темноты. Лишь потом, когда Тарасов на мгновение прекратил его хлопать по спине, чуть отодвинулся:

— Мне б к подполковнику Тарасову…

— Да я Тарасов! Я! Слышишь, лётчик! Вы же всю бригаду мне спасли!

лётчик сделал шаг назад и приложил руку к заледеневшему летному шлему:

— Лейтенант Зиганшин! Эскадрилья доставила грузы продовольствия и медикаментов по приказу генерала Курочкина!

— Сколько вас!

лётчик оглянулся. Пять «уточек» стояли в разных углах полевого аэродрома. С каждого десантники сноровисто таскали в общую кучу мешки.

— Все пять, товарищ подполковник! Прибыли без потерь! Линию фронта пересекли с выключенными моторами…

— Как пять… Всего? Этого же мало… — Тарасов растерянно посмотрел на лейтенанта. — Этого же мне на раз пожрать…

— Постараемся ещё рейс сегодня сделать потемну, товарищ подполковник!

— Там чем в штабе думают, а лейтенант? — стал закипать Тарасов. — Мы уже девять дней не жрамши! Они это понимают?

— Товарищ подполковник… Мы и так без бортстрелка все летели, безоружные. По триста кило на самолёт нагрузили и вперёд.

Тарасов выругался. Полторы тонны на две тысячи человек… Меньше, чем по килограмму продуктов на человека. На один раз поесть… И так захотелось дать в морду этому усатому лейтенанту. Но комбриг сдержался. лётчик-то был тут не причем. И так он сделал все что мог — прошёл без потерь линию фронта, нашёл в огромном лесном массиве посадочную площадку, освещённую кострами, сел без потерь, и сейчас ему лететь обратно. И все это в открытой кабине на тридцатиградусном морозе, между прочим!

— Лейтенант, скажи мне как на духу… Почему снабжения нет? Где «тэбехи»? Что у вас там лётчики делают? С официантками спят?

— Товарищ подполковник… — обиделся лётчик.

— Ладно, ладно, Зиганшин, не обижайся… Пойдем-ка я тебя нашим чаем напою…

Тарасов приобнял летеху за плечи и повел к костерку, рядом с которым сидели Мачихин и Шишкин, прихлебывая густо парящий чай.

— Капитан, плесни лётчику. Видишь, замерз в воздухе как собака…

— Спасибо, товарищ подполковник, но я…

— Пей, говорю! — приказным тоном рявкнул на него Тарасов и протянул ему кружку.

Лейтенант Зиганшин взял крагами кружку, осторожно прикоснулся к ней губами… Хлебнул…