Мак Химэн - Трудно быть сержантом

— Я ничего не могу сказать на это. Дело в том, что я никогда об этом не думал.

— Я уверен, что никогда не захочу жить в твоем поганом штате. Что ты на это скажешь?

— Вам лучше знать, где жить, — ответил я. — К тому же, все в жизни меняется. В двух милях от нас недавно поселились новые соседи, и земля стала уже не такая дешевая, как раньше. Мне все равно, живете вы там или нет, но мы были бы очень рады, если бы вы… — Но я не стал больше распространяться на эту тему, потому что майор совсем меня не слушал, а продолжал таращить на меня глаза. Ну и я не спускал с него глаз. — Ты хочешь сказать, что ничего не имеешь против, если кто-нибудь плохо отзывается о Джорджии? — Я не слышал, чтобы кто-нибудь плохо говорил о нашем штате. — А как ты думаешь, что я говорил?

— А я не очень-то думал об этом, — ответил я.

Майор сказал что-то еще, а потом умолк и начал еще пристальнее смотреть на меня. Я тоже старался смотреть на него не отрываясь. Так мы и сидели, уставившись друг на друга. Через некоторое время майор попытался было снова заговорить, но опять остановился и уставился на меня. Вскоре его веки задергались, но глаза все еще не моргали, однако я знал, что рано или поздно он должен моргнуть. И действительно, скоро он не только заморгал — у него задергалось все лицо. Ему пришлось отвернуться, он закашлялся и больше уже не стал смотреть на меня. Он собрал со стола бумаги, потер руками лицо и откинулся на спинку стула. Я приготовился опять уставиться на него, но он ни разу не взглянул на меня. Вдруг майор, словно проснувшись, стал задавать мне глупейшие вопросы. Он спрашивал, что я делал, когда был ребенком, как я жил и еще что-то в этом духе, пока вдруг не выпалил:

— Почему ты ненавидишь свою мать? — Это совсем не вязалось с тем, о чем мы говорили до этого.

— Что? — удивился я.

— Ведь раньше мать, наверное, била тебя, не правда ли?

— Я этого не помню, — ответил я.

— А ты когда-нибудь пытался вспомнить?

— Нет.

— Ты что, вообще никогда не пытался думать об этом?

— Нет, никогда, но, если вы хотите, я постараюсь вспомнить. Однако я не знаю, что — из этого выйдет, потому что моя мать умерла в тот самый момент, когда я родился.

Мой ответ, видно, пришелся майору не по душе, и он, зло, посмотрев на меня, спросил:

— Почему же ты сразу об этом не сказал? — и, порывшись в своих бумагах, что-то записал.

— Ну, я надеюсь, что все будет в порядке, — проговорил я. Мне показалось, что он спрашивал все это для того, чтобы вспомнить о своей матери, поэтому я решил ему помочь.

— Ну, а вы ненавидели свою мать? — спрашиваю.

— Конечно, нет, — ответил он.

— Думаю, что это не так. Она била вас или еще как-нибудь наказывала?

— Послушай, парень, — остановил меня майор, — думай, что говоришь.

Видя, какой оборот принимает дело, я попытался оправдаться. Мне, говорю, показалось, что ему приятно поговорить о своей матери. Я никак не хотел обидеть его. Но злоба в нем так и кипела. Наклонившись ко мне через стол, майор прошипел:

— Разве я что-нибудь говорил о своей матери? Я говорил только о твоей. Я ни слова не сказал о своей. — Да, вы не говорили, и мы можем продолжать разговор о моей матери, если хотите, но это ничего не даст, потому что, как я уже сказал, она умерла при родах… но я слышал, как отец однажды говорил…

— Ну, довольно, — одернул меня майор. — Я могу рассказать вам о том, что, говорил отец. Он обычно…

— Нет-нет, — возразил майор, — мы поговорим об этом в другой раз. Ну, а как твой отец? Он бил тебя когда-нибудь?

— Конечно.

— Сильно бил?

— Надо думать. Помню, как однажды он вытащил меня из загона для свиней, вырвал из забора кол, и, о господи, я никогда раньше не получал такой взбучки. Никто не умел так бить, как мой отец. Помню, как однажды…

Тут майор оживился, наклонился прямо к моему лицу и спросил:

— Так ты ненавидишь своего отца, да? Я растерялся и сразу не мог собраться с мыслями. Мне не хотелось обидеть майора, и я сказал ему просто, как умел, то, что я чувствовал:

— Сэр, я уважаю своего отца и полагаю, что не мог ненавидеть свою мать. Если вас это интересует, можете записать у себя в бумагах, что я всегда уважал своих родителей, а также дедушек и бабушек, и вообще я люблю всех своих родственников, за исключением одного дяди, который мне не нравится потому, что всегда дразнит и мучает нашего, мула. Я думаю, что он просто не очень умен. Но, в общем, это безобидный человек. И хотя он дразнит нашего мула, я все же не могу сказать, что ненавижу его…

— Ладно, ладно, — остановил меня майор.

— Так что, если хотите отметить такой факт в своих бумагах, то поищите еще кого-нибудь. — С этими словами я встал и хотел

уйти.

— Садись, я не спросил у тебя еще и половины, — остановил меня майор.

— Но я ответил уже на многие вопросы.

— Неважно, — проговорил он, наклонившись ко мне, но тут же замолчал, потер лицо руками и откинулся на спинку стула.

Когда он через минуту посмотрел на меня, его лицо настолько преобразилось, что он стал просто неузнаваем. Майор улыбался так приветливо, как будто только что увидел меня и мы были всю жизнь большими друзьями. Он снова перегнулся через стол и шепотом спросил:

— Уилл, а что ты думаешь о бабах?

— Что, что?

— О бабах, — повторил он, — ну, о девушках. Они тебе нравятся?

— О каких девушках вы говорите, сэр?

— О девушках, о любых девушках!

— Я не могу сказать, что мне нравятся любые девушки. Я знаю одну немолодую девушку у нас дома. Волосы у нее не длиннее, чем у гончей собаки. Она самая неприятная из всех девушек, которых я знаю. Однажды…

— Я совсем не то имею в виду. Я имею в виду девушек в другом смысле. Когда я говорю о девушках, то… — И он стал говорить намеками, вокруг да около, пока, наконец, не высказался напрямик, и надо сказать, что ничего подобного я раньше не слышал. Майор с увлечением распространялся на эту тему, спрашивал у меня каковы девушки в Джорджии, а когда я попытался рассказать ему о них, то он оборвал меня:

— Да нет. Я имею в виду не то. — И сам принялся рассказывать о девушках в том смысле, в каком они его интересовали, и так увлекся, что, казалось, забыл о том, что я рядом. Он откинулся на спинку стула и болтал, болтал бесконечно. Я сидел и терпеливо слушал его. В комнате, кроме нас, никого уже не осталось, но майор не замечал этого. Я уселся поудобнее и предоставил ему возможность высказать о девушках все, что ему известно. Когда майор на минуту умолк, мне удалось рассказать ему одну шутку, которую я слышал когда-то от отца, об Айке и Майке из цирка. Майору она так понравилась, что он повалился от смеха на стол, широко раскрыв рот и выпучив глаза. Он смеялся до тех пор, пока, наконец, не заметил, что все уже ушли. Тогда веселье с его лица как ветром сдуло.