Алескендер Рамазанов - Дивизия цвета хаки

Он еще жил несколько часов. В медсанбате мне только и сказали у входа: «Кровь нужна. Быстро. Третья группа...» Я мотался по городку, матеря Литвинова, который едва не сшибал все столбы, он же не ездил почти, собирал «третью группу» в кузов «ЗИЛа». У меня самого кровь не взяли. Первый вопрос: «Гепатит был?»

Через два часа вышел из операционной Саша Кузнецов, анестезиолог. По лицу его я понял: «Плохо».

– Саня. Ничего нельзя сделать. Умер. Он же весь изнутри передавлен, переломан. За счет чего только держался... Да мы сразу знали, что не вытащим...

– А кровь? – глупо спросил я.

– Да пригодится кровь, таким же вот. Знаешь, сколько ее нужно иногда?

Я махнул рукой, пошел к себе в редакцию. По пути зрела какая-то захлестывающая злость. Блядь, эти сборные колонны, этот бардак, где каждый за себя, где солдаты есть «свои и чужие». Весь этот гребаный Афган...

В редакции с запыленным автоматом в руках меня ждал водитель Дома офицеров. Помню, звали его Сергей, и вид он имел приблатненно-придурковатый.

– Вот автомат ваш. Когда его в кабину погрузили, он последнее, что сказал: «Автомат командиру отдайте...»

Я схватил шоферюгу за рубаху, затряс, словно пытаясь добиться еще какой-то правды. Да что толку. Он и сам, этот душанбинский русский «бача», был подавлен и напуган. Ведь ему-то, гражданскому, и ножа не полагалось на выездах.

В магазине «АКМ» не хватало десяти патронов. Значит, стрелял солдат... Лет через пятнадцать в какой-то ветеранской газете я увидел снимок памятника погибшим воинам-афганцам, кажется, в Минске, на территории госпиталя. На стеле – фотографии ребят... Среди них – Коля. Я не мог ошибиться. Это мой снимок. Крупный план. Николай улыбается с какой-то детской застенчивостью, лихо заломленная, на ковбойский манер, панама...

Меня всегда озадачивала «ортодоксальность» моджахедов. Уж если они где поставили фугас, и он удачно сработал, или засаду успешно провели, то обязательно «на этом же самом месте». И не два, и не три раза, а много больше. Не менее удивительна была и наша способность наступать на одни и те же грабли.

А как вот еще определить убитого: «дух» или нет? Если с оружием, то понятно – душман! А подробней? Если обрезан, то свой, афганский. А если нет? О, это наемник! Если на плече синяк – то только от оружия. Короче, «руки в порохе – расстрелять!» В этом отношении мы мало чем отличались от аборигенов. Как-то два враждующих отряда самообороны столкнулись, пострелялись. Раздев одного из убитых, пуштуна, таджики обнаружили у него рудимент – хвостик. Все! Пошло устойчивое: такое-то племя – не люди. У них хвосты есть.

Знакомство с советниками помогло мне летом 1982-го посетить тюрьму в Кундузе. Как и положено в цивилизованном мире, кундузский зиндан находился на окраине города. От тюрьмы можно было по короткой проселочной дороге добраться до дивизии через свалки и несколько шлагбаумов в пустой степи. Но лучше было этого не делать. Можно нарваться на фугас.

При входе нам предложили сдать оружие. Хрен вам! Я вернулся, и хоть неудобно было перед афганскими товарищами, отдал автомат и «ПМ» солдатам из агитотряда. Мой сопровождающий странно хихикнул... Начальник узилища расписался особым карандашом на моей правой руке чуть ниже локтевого сгиба. Эта отметка служила пропуском. На нее, а не в какие-то там документы, смотрел контролер и начальник караула.

Что я увидел? Это была песня! Большой, чистый прямоугольный двор, окруженный высоким (метра четыре) забором, с линиями сигнализации поверху. Две караульные вышки с пулеметами. Во дворе – ни единой детали, ни скамеечки, ни кустика. Около стен, в ускользающей тени, сидят на корточках, скрестив ноги, или медленно прохаживаются понурые люди. Двор вымощен камнем. Ни пылинки, ни соринки. И ведь чисто все одеты – как на этнографической выставке в день открытия. Сопровождающий провел нас к железной двери, открыл ее, и по ступеням мы спустились в глубокий, просторный подвал. Свет сюда проникал из окошек под потолком. Зарешеченных, естественно. По периметру подвала лежали где свернутые, где занятые обитателями тонкие матрасики – курпачи. На одном из них я увидел седобородого, древнего на вид старика...

– Этот что здесь делает?

Мне пояснили, что старик посажен в качестве заложника за какие-то провинности сына. Такое здесь практикуется. Революция! Ага, так это же и до нее, Апрельской, было? Ну, тогда народная традиция брать заложников...

Я прикинул, что подвал-казарма заглублен в землю метров на семь. Хороший метод! Выкопай яму, накрой крышкой – готова тюрьма. Но зря я так! Там было чисто, сухо, ни запаха табака или портянок. Обувь, насколько я понял, нужно было снимать у основания лестницы. Да... «сними обувь свою» или «твою»?

Когда мы вернулись в кабинет начальника тюрьмы, послали за живым душманом, получившим пять лет тюрьмы. Я достал блокнот, чтобы записать исповедь контрреволюционера. А тут в комнату ввели суетящегося юнца лет двадцати. Бабистая фигура, мелкие движения, глаза бегают.

А вот и у меня глаза забегали. Левая половина лица у афганской контры была свернута ударом приклада. Шрам уже подживал, покрылся розовой кожей, но след металлической накладки приклада спутать нельзя ни с чем. Четко отпечатался!

Узник, очевидно перековавшийся сразу после такого удара, нес всякую чепуху наподобие «афганский Гитлер капут», описывая жестокость главаря банды и его пороки. Мне стало скучно и стыдно. Я просто представил себя на месте этого парня. Сижу вот в г. Махачкале, в тюрьме, что напротив моего дома. А меня допрашивает корреспондент – афганец-интернационалист. Я так и не использовал эти записи. И все, что легло в память, – это тишина и болезненная чистота в зиндане.

Начальник тюрьмы пригласил нас на обед. Традиционный плов, фрукты, водки не было. Местный Дзержинский-Менжинский уверял, что осужденных кормят почти так же, да еще им разрешено покупать продукты в городе и получать передачи без ограничения из окрестных кишлаков.

Я решил проверить легенду о том, что заключенных здесь временно могут отпускать на волю, под залог. А именно под заложника. Ну, если похороны, жатва или еще что. Об этом со смехом рассказывали ребята из «Кобальта» – заграничной структуры МВД – среди них были советники по «тюремному» делу.

– Нет. Это сказки. У нас такого быть не может. Мы цивилизованные люди, – очень прямо глядя мне в глаза, сказал начальник тюрьмы.

Так прямо посмотрел, что я вынужден был отвести свой взгляд. Однако его мощный волосатый пуштунский кулак с массивным золотым перстнем мне уверенности не прибавил... Впрочем, это был просто неудачный вопрос. А вот плов у начальника тюрьмы был очень хороший! И подавал нам, и прислуживал тот самый душман со следами приклада... Я обратил внимание на его цветущую юность, нежную кожу и плавную походку. Ну да, мальчик еще! А кожа белая, так солнца и не видит, сидит... Бача, одно слово...