Владимир Лавриненков - Шпага чести

Летчик имел в виду невероятные морозы и то, что младшие боевые помощники одевались, питались и жили в условиях похуже пилотов. Они, правда, не роптали. Понимали разницу между аэродромным трудом и летной работой. Даже подшучивали над своим перекошенным, наполовину вросшим в землю бараком, отапливаемым самодельными, из бензиновых бочек, печками. Техники и механики вполне приспособились спать, не раздеваясь, на соломе.

Улучшить питание для технического персонала не было возможности. Их паек (№ 7) предусматривал черный хлеб, рыбу, мясо, крупу. О рыбе вообще не заходили разговоры, мясо выдавали только консервированное — нужду терпела вся воюющая страна.

Раз в неделю механики получали по лепешке из белой муки. Она была настолько тонкой, что Робер Карм предлагал на спор прочитать сквозь нее газету. Тем не менее лепешки берегли к празднику — на десерт.

Иногда летчики «баловали» механиков. Их паек (№ 9) был покалорийнее: выдавали белый хлеб, немного сливочного масла, побольше доставалось и мяса. И пилоты старались выкроить из своей порции хоть что-нибудь авиаспециалистам, как правило, девятнадцати-двадцатилетним юношам, которые тяжелее переносили недоедание.

Перекачав цистерну горячей воды, более трети часа поворочав винт, механики, наконец, запустили мотор учебно-тренировочного самолета.

Первый провозной полет предстоял командиру эскадрильи.

Друзенков и Пуликен заняли места в кабинах, стали рулить на взлетную полосу. Радио на борту нет. Инструктор видит в зеркальце лицо проверяемого: тот спокоен, уверен в себе. Сейчас подопечный увеличит обороты, отпустит тормоза — начнется взлет.

Все сделал Пуликен неплохо, но, когда машина рванулась с места, Друзенков вдруг увидел лицо, перекошенное гримасой боли.

Инструктор, тут же взяв управление на себя, прекратил взлет, зарулил обратно.

Летчики вытащили из кабины своего тяжело дышащего командира.

— Думал, после ранения все прошло, но смещенный позвонок снова напомнил о себе, — еле выдавливая слова, произнес Пуликен.

Опираясь на плечи боевых товарищей — нести себя не позволил, — он заковылял в казарму.

— Такое уже было. Это пройдет, — уверял себя и других в пути.

— Подлечим, все будет в порядке, — пробовал утешать командира Лебединский.

— В госпитале мне то же самое говорили… Пока отлежусь, командовать эскадрильей будет Тюлян.

Неудачно начатые контрольно-провозные полеты продолжились: было жаль зачехлять с трудом прогретый мотор самолета.

Два круга над аэродромом Друзенков сделал с Тюляном и убедился, что тот вполне владеет машиной, больше того, может сам проверять других. Беспокоило одно; как с ориентировкой над бесконечной белой целиной? Не заблудится ли? Поговорили об этом на земле.

— Очертания аэродрома и вокруг лежащей местности запомнил хорошо. А дальше пока летать не будем. Постепенно привыкнем к снежной пустыне, — сказал майор Тюлян.

Труженик УТ-2 весь день то и дело взлетал да садился. Каждому из 14 летчиков перед тем, как перейти на учебно-тренировочный Як-7, предоставлялось по два-три круга.

Все летали на твердые «четверки». Некоторые «нормандцы» откровенно удивлялись: более полугода не держали штурвал в руках, а, поди-ка, только сели в кабину — сразу все вспомнилось.

— Это потому, что памятью обладает не только мозг, но и руки, ноги, спина, — пояснил Тюлян.

— Итак, первый барьер взят, — заключил Ролан де ля Пуап. — Теперь надо объезжать нового рысака.

— Як-семь, судя по всему, поноровистее, — продолжал Ив Бизьен.

Будто напророчил.

На десятом самостоятельном полете, во время посадки, машина вышла из его подчинения, начала «козлить» и, неуправляемая, как необузданная лошадь, сломала «ноги»-шасси, повредила еще кое-что. Самолет отбуксировали в мастерские, а Ив Бизьен, расстроенный, бледный, стоя перед Тюляном, невнятно оправдывался:

— Отвлекся от земли на посадке — и вот беда.

— Было бы на что отвлекаться — снежная целина вокруг! Наверное, Люси вспомнил некстати.

— Нет, командир, этого не было. Просто не привык к белому покрову. Увидел на нем что-то темное, кустарник, вероятно, задержал взгляд…

— Что-то темное может быть только вражеской целью. Но не здесь, а на фронте. Вы утверждали, что у вас триста часов налета. Не верится. Дай вам волю, вы побьете больше самолетов, чем враг.

Присутствовавший при этом неприятном разговоре Павел Друзенков сдерживал распалившегося Тюляна:

— С каждым может случиться подобное. Это будет уроком…

Тюлян смягчился:

— До чего же вы, русские, терпеливы и мягкосердечны!.. Вам, Бизьен, как только восстановят машину, — пятнадцать взлетов и посадок подряд!

Вечером происходил разбор полетов. Ошибка Ива, чуть не стоившая ему жизни, анализировалась со всех сторон.

Это тоже было внове для французов. У них обычно все ограничивалось строгим внушением на месте происшествия с дисциплинарным взысканием и возмещением материального убытка. А в Советских ВВС — свои порядки, они постепенно приживаются и в «Нормандии».

Жозеф Пуликен очень страдал от того, что не может летать, и понимал, каково ему в таком состоянии здоровья полной мерой осуществлять командирские функции. Свою главную миссию, думал дальше, он выполнил — скомплектовал эскадрилью, доставил ее в Иваново, наладил переучивание. Помня слова де Голля: «Мой майор, прежде чем принять какое бы то ни было решение, еще раз спросите себя, что значит оно для интересов Франции?», Пуликен решил, что пришло время, когда в интересах его родины руководство эскадрильей целесообразно полностью передать молодому, здоровому, энергичному Жану Тюляну. Предыдущая деятельность в качестве комэска и полеты в декабрьскую стужу показали, что Тюлян вполне справится с новой для него должностью, сможет успешно продолжить его, Пуликена, дело.

Жозеф не страдал честолюбием, сам был себе строгим судьей. Конечно, нелегко расставаться с людьми, с которыми столько пережил и лелеял столько надежд.

Пуликен бросил взгляд на висевшую в его кабинете карту европейской части СССР. Мишель Шик, слушая сводки Совинформбюро, аккуратно наносил на ней все изменения линии фронта. Правда, в последнее время они были очень малы. Огромные противоборствующие силы как бы застыли. Кто-кто, а майор отлично знал, что самое бурное воображение не могло полностью представить весь тот ад, который творился на местах их соприкосновения.

Вот взгляд Жозефа сосредоточился на схеме пилотажных зон, потом — на графике переучивания летчиков. Все тут до боли свое, ко всему приложены ум, сердце, руки.

«Чему быть, того не миновать», — вспомнил русскую пословицу, услышанную от пожилого повара летной столовой. Прав старик, целиком прав.