Гюнтер Штайн - Ультиматум

Мысль об этом так испугала подполковника, что он сразу же прервал разговор с Фундингером и громко позвал часовых, стоявших за дверью.

— Увести! — коротко приказал он.

Фундингер встал.

— Вы знаете, что сейчас со мной сделают! — сказал он. — Я вижу по вашему лицу — вы знаете, что меня ждет. Но имейте в виду, вам никогда не забыть этого… — Вырвавшись из рук часовых, тащивших его к двери, Фундингер успел крикнуть: — Почему вы не смотрите мне в глаза? Лучше сами расстреляйте меня!

Кровь прилила к голове подполковника, в висках застучало.

— Увести! — еще раз приказал он солдатам.

— Все, что я вам тут сказал, — выкрикнул Фундингер уже от двери, — будет вечно звучать у вас в ушах… до тех пор, пока вы наконец не решитесь сделать хоть что-нибудь хорошее!

На окраине города, недалеко от того места, где погиб Гельмут, группа карателей, состоявшая из семи гитлеровских солдат под командованием старого капитана, расстреляла Гейнца Фундингера.

В то же самое время Манштейн вызвал к себе подполковника Шульце-Бютгера и сообщил ему свое решение: он приказывает группе генерала Штеммермана попытаться самостоятельно вырваться из котла.

Получив указания, подполковник Георг Шульце-Бютгер поспешил в расположение оперативного отдела, чтобы совершенно спокойно, как и раньше, провести необходимую работу.

15 февраля члены комитета «Свободная Германия» не знали ни минуты отдыха. Советские войска освободили Стеблев и, находясь всего в десяти километрах северо-восточнее Шандеровки, где нашел свое последнее убежище генерал Штеммерман, теснили гитлеровцев с востока все сильнее и сильнее, хотя дальше на запад гитлеровцам уже некуда было идти. Отступив менее чем на пять километров, гитлеровцы натолкнулись на танки 29-го танкового корпуса и конников 5-го гвардейского кавалерийского корпуса, расположившихся в районах Комаровки и Новой Буды, отрезав тем самым отступающим немцам путь на Лисянку, до которой оставалось километров двадцать.

Чем дальше продвигались наступающие советские войска, тем труднее и опаснее становилась работа членов комитета «Свободная Германия». Довольно часто им приходилось передвигаться через леса и балки, еще не очищенные от мин. Иногда проходили через населенные пункты, в которых еще не успели побывать советские минеры. Сотни немецких солдат последовали призывам комитета «Свободная Германия», но еще многие тысячи тех, кого пощадили пули, снаряды и бомбы, находились в котле, в районе Шандеровки. Вот ради них-то и приходилось немецким пропагандистам идти, несмотря на усталость, вслед за советскими войсками, подходя к границам котла на такое расстояние, на какое им позволяли, а иногда и не позволяли советские солдаты. Почти все время приходилось работать с окопными говорящими установками, выступать с призывами и воззваниями по радио, вести откровенные беседы с пленными, чтобы что-то из этих бесед использовать для завтрашних передач, готовить часть пленных к отправке в подразделения, из которых они должны привести к русским своих товарищей, распространять пропагандистские листовки, газеты, передавать призывы командирам немецких частей и подразделений, готовить новых пленных к выступлению по ОГУ с обращениями к своим товарищам, еще находящимся в котле…

В быстротечном вихре тех событий приходилось подчас устанавливать ОГУ то в окопе, то в руинах какого-либо здания, то за остовом сгоревшего танка, говорить под открытым небом, порой при сильном морозе, находиться среди раненых и санитаров или даже лежать рядом с убитыми…

Известие об аресте капитана Вандаме подействовало на уполномоченных комитета «Свободная Германия» как разрыв снаряда. Соответствующие органы начали проверять связи Вандаме, чтобы выяснить его сообщников. Все уполномоченные были взволнованы и обеспокоены, так как до сих пор в деятельности комитета «Свободная Германия» ничего подобного не случалось.

Майор Ахвледиани, хотя это и не входило в его обязанности, прежде чем отослать арестованного Вандаме в особый отдел, решил лично допросить его. Сам майор был потрясен этим случаем не меньше, чем немецкие антифашисты. Однако не поступок Вандаме больше интересовал теперь майора. В этом отношении не осталось сомнений: перед ним замаскированный гестаповец, убежденный враг. Майора волновало другое: как смотреть теперь на Хахта? Ему было ясно, что Хахт честно примкнул к движению комитета «Свободная Германия». Однако Ахвледиани хотелось лишний раз убедиться в том, что Хахт как офицер сознательно пожелал отмежеваться от варварского ведения войны и, несмотря на свое аристократическое происхождение и воспитание, сознательно порвал с германской военной кастой. А такие метаморфозы, как известно, совершаются не за один день. Кто мог гарантировать, что молодой лейтенант поступил так не из-за слабости? Исчезновение обер-лейтенанта Торстена Фехнера, случай с Вандаме и с Хахтом вполне могли дать политработникам советской дивизии основание не доверять всем антифашистам-немцам. Вот почему майор и решил лично разобраться с этим, выяснить истину, а уж потом высказать свое мнение о Хахте.

Капитан Вандаме давал четкие ответы на вопросы майора и виду не подавал, что чувствует всю опасность положения, в котором оказался. Ему пока еще не сказали, что он арестован не только по указанию особого отдела 1-го Украинского фронта. Но даже если бы он об этом знал, то и тогда вряд ли повел бы себя иначе. И уж не этому майору уличать его, опытного гестаповца! Вандаме понимал: если капитану Лаврову и удалось бы разыскать лейтенанта Хахта в том блиндаже, то и в этом случае его нельзя уличить бесспорно, так как он будет отрицать все, что скажет Хахт. Вандаме твердо верил, что его слова будут иметь больший вес, чем заверения какого-то Хахта: как-никак он дольше, чем этот лейтенантик, находился среди активистов Союза немецких офицеров, да и работу выполнял более важную.

— Вы поймете, как я удивился, когда лейтенант Хахт во время полета вдруг сказал, что он ясно видит сигнальные огни, хотя я, господин майор, никаких огней не видел.

— Выходит, у вас возникло подозрение?

— Да, господин майор! — Голос Вандаме стал более доверительным. — Мне неприятно об этом говорить, но… я понял, что мое мнение о лейтенанте до этого не было ошибочным.

— Объясните подробнее.

— Как-то он заговорил о фатерланде, верность которому, по его словам, все мы должны хранить, о солдатском долге, который ни при каких обстоятельствах нельзя нарушать. В другой раз — разумеется, это был разговор с глазу на глаз — он сказал, что мы должны набраться терпения для решающего часа.

— Вы хотите сказать, что считаете его предателем?