Гюнтер Штайн - Ультиматум

— Раненых, — твердо начал генерал, — при любых условиях необходимо оградить от опасностей.

— Но самой большой опасностью для них будет то, что предлагаете вы! Это же безответственно!

— Я не собираюсь спорить с вами о том, что безответственно, а что нет. Мое личное чувство ответственности по отношению к раненым запрещает мне втягивать их в операцию, успех которой далеко не в последнюю очередь будет зависеть от темпа ее проведения.

— Раненые находятся в третьей правой колонне… — Гилле хотел, чтобы Штеммерман откровенно изложил ему свою точку зрения.

— Вот именно! — оживился генерал. — Правая колонна и без того теряет свою мобильность из-за обозов, а если в нее вольются повозки с ранеными, она вообще потеряет все шансы выйти в район Лисянки.

Штеммерман в этот момент, видимо, забыл о том, кто находится перед ним. Он начал объяснять, что большинство тяжелораненых нетранспортабельны и, по мнению врачей, вообще не перенесут «прыжка в район Лисянки», как и многие легкораненые. Всю тяжесть прорыва удастся вынести лишь немногим из них.

— Именно поэтому я приказал оставить здесь всех нетранспортабельных тяжелораненых и всех легкораненых, которые не в состоянии самостоятельно передвигаться. Пусть они остаются в районе Шандеровки, — закончил генерал свое объяснение, кладя руку на проект приказа, написанный полковником Фуке.

— Вы приказали? — Гилле вскочил как ужаленный. Находясь на совещании командиров, он был уверен, что твердо держит власть в своих руках, а тут столь странное самоуправство! — Мне очень жаль, но я еще раз должен напомнить о приказе ОКБ.

— Группенфюрер! — Генерал рывком сбросил шинель с плеч и встал. — В интересах наших войск я прошу вас оставить мне свободными руки! Дайте мне довести эту операцию до конца! У нас еще есть время, чтобы изменить план. Три колонны… Это же неслыханно… Это просто преступление!

Лицо Гилле словно окаменело. Даже в приказе о раненых он разглядел тайное намерение генерала сделать так, чтобы часть еще боеспособных сил попала в русский плен. Мало того, что Штеммерман выступил против его приказов, он даже дерзнул критиковать его план прорыва. Нет, этому человеку ни в коем случае нельзя доверить командовать прикрытием отходящих войск; Штеммерман потом в ОКБ разнесет в пух и прах его самого, Гилле, и то, как он руководил проведением всей операции. Как только генерал закончил говорить и выжидающе уставился на группенфюрера, тот, охваченный порывом честолюбия и желанием поскорее провести задуманную им операцию, молча схватил приказ о раненых и, разорвав его на мелкие куски, бросил обрывки на стол.

— С сего момента вы с моего милостивого разрешения должны немедленно покинуть командный пункт, — холодно сказал он.

Последние двое суток обер-лейтенант Фехнер почти полностью провел под открытым небом. Спал он не более двух часов: то в грузовике, то в сарае, а в лучшем случае — на сыром полу в каком-нибудь доме без единого окна. Перевязочный пункт все время переводили на новое место, поближе к западному краю котла. На всех дорогах и в населенных пунктах Торстен спрашивал о своем отце и генерале Штеммермане. Его беспокойство росло день ото дня. Ему казалось, что он попусту тратит время с тех пор, как перешел линию фронта.

Сейчас раненых расположили на большом колхозном дворе в Шандеровке — кого в амбарах, кого под крышей пустого сенохранилища. Со вчерашнего дня раненым не давали ничего горячего. Фельдфебель санитар Поленц, как мог, старался утешить раненых.

Несмотря на боль в левой руке, Торстен помогал санитарам. Он принес дров, и санитар разжег костер, на котором удалось вскипятить воды. Поскольку бинты давно кончились, Торстен обошел близлежащие хаты и принес оттуда занавески, нижнее белье. Они разрезали все это на полоски, чтобы использовать вместо бинтов. Фехнер раздал тяжелораненым шинели, одеяла и плащ-палатки товарищей, которых полковой священник Борн уже отпел в последний путь.

— Где же все-таки находится командный пункт генерала Штеммермана? — спросил Торстен фельдфебеля во время короткой передышки.

— А, понимаю, вы хотели бы получить отпуск, полагающийся выздоравливающим, — с улыбкой заметил Поленц и тут же пожалел о своей неуклюжей шутке — ведь обер-лейтенант всем своим поведением доказал, что отнюдь не относится к числу офицеров, подобных тем, которые с «боем» брали места в последнем транспортном самолете в Корсуне. Санитар видел это собственными глазами. — Командный пункт генерала находится здесь, в Шандеровке, — ответил он.

— Вы хотите попасть к генералу Штеммерману? — спросил Торстена подошедший к ним Борн.

— Я должен попасть к нему.

— Вот как! — понимающе кивнул Борн. Больше объяснять ему ничего не было нужно, так как Торстен уже посвятил его в свои планы. — Я охотно буду сопровождать вас. — Священник показал рукой на умирающего и добавил: — Возможно, даже через час.

Решение обер-лейтенанта не удивило Поленца. Он думал, что Фехнер хочет доложить командующему о катастрофическом положении раненых, и счел это целесообразным.

— Господин обер-лейтенант, спросите его: что будет дальше с ранеными? Может быть, нам лучше сдаться?

— Вы считаете, что нужно передать перевязочный пункт русским?

— А у вас есть другое предложение?

— Нет.

Борн тоже стоял за передачу. Втроем они решили поговорить с врачами и санитарами и уговорить их всеми силами воспрепятствовать уничтожению раненых.

А новые раненые все прибывали и прибывали. Врачи беспрерывно оперировали, но многие из раненых умерли, так и не дождавшись, пока очередь дойдет до них. Медикаменты кончались, бинтов не было, а прилетевшие ночью самолеты вместо медикаментов и бинтов сбросили шоколад. Капитан медицинской службы доктор Гизе, бритоголовый мужчина лет шестидесяти, ругал на чем свет стоит радистов, говоря, что он сам будет радировать генералу Вёлеру, чтобы тот поскорее приказал сбросить им медикаменты. Когда же и после этого с самолетов снова сбросили только шоколад, Гизе, не сняв белый халат, поехал в штаб и стал там требовать, чтобы им доставили медикаменты. Если через три часа, говорил он, им не сбросят медикаменты, то он пойдет к русским с флагом Красного Креста в руках и от них принесет необходимые лекарства.

В лазарет капитан вернулся вечером совсем разбитый.

— Борн, что нам делать? Сегодня на ночь назначен прорыв вместе со всеми ранеными.

— Этот приказ, господин капитан, нельзя выполнить! — категорическим тоном ответил священник.

— Тогда нам придется отвечать перед эсэсовцами! Эти звери как раз загоняют сейчас пленных в церковь, чтобы сжечь их там живыми!

Борн привел к капитану обер-лейтенанта и фельдфебеля, и Фехнер посвятил майора в план, с помощью которого намеревался спасти раненых.