Тарас Степанчук - Наташа и Марсель

Густели в доме сумерки, Александра Михайловна лежала, окруженная тишиной, молча тонула в этой гнетущей тишине, ощущая, как яростно кричит в ней протестующая память и снова толчками разливается по телу знакомая боль.

Когда приступ утих, Александра Михайловна собралась и пошла на кладбище, чтобы там, как это делала и раньше, посоветоваться с мужем.

Сын умер почти тридцатилетним, но для нее и в этом возрасте он оставался предметом постоянных нежных забот, и никакие годы здесь определяющего значения не имели, потому что Валька постоянно нуждался в материнской помощи, и этой помощью она была поглощена целиком.

Совсем по-иному Александра Михайловна относилась к Петру: и после смерти он не ушел из ее жизни, но даже памятью своей оставался для жены советчиком и опорой.

Нельзя вместе с человеком хоронить память о нем, это будет уже вторая смерть человека. И она, оставаясь верной памяти мужа и сына, это свое отношение к покойным передала дочери, зятю, внучке: вместе с ними ходила к могилам в положенные даты. А сама посоветоваться, излить душу или пожалеть — появлялась затемно. Ночью на кладбище особая тишина, в которой можно услышать голоса близких, вернуть их образы из небытия.

Александра Михайловна села на лавочку перед могилами сына и мужа, как всегда, поздоровалась с ними, прежде чем повести про себя разговор.

На этом, хойникском, как и на большинстве других кладбищ, с могилами соседствуют деревья, потому что покойные, наверное, хотели, чтобы здесь же, рядом, кто-то продолжал ушедшую из них жизнь.

Из деревьев Петр и Валька больше всех любили сосны — таких, как хойникские, Александра Михайловна не видела больше нигде. Место для Валькиной могилы — и для своей, впоследствии, тоже — Петр определил сам. Рядом с могилами зеленой шапкой тянется в небо столетняя корабельная сосна. Она проросла здесь из семечка, пробила землю и утвердилась в ней еще до рождения Петра, а теперь, всегда спокойная и величавая, в зной и стужу, ночью и днем чутко охраняет его и Валькин покой.

Потянул легкий ветерок, и дерево качнуло ветками с зеленой хвойной шапкой, тревожно зашумело, заговорило что-то свое… О чем беседует с ветром эта столетняя сосна? Какие сны навевает тем, кто покоится рядом с ней?

Александра Михайловна вскинула голову к вершине дерева и вдруг с облегчением подумала, что ни для кого жизнь не будет полной, если исчезнут из нее страдания, горе, утраты. Ведь только пройдя через все это, человек сможет понять истинную цену счастья.

Была ли она счастлива? Без колебаний Александра Михайловна ответила себе: да, была! А сколько гроз пронеслось по ее судьбе, чего только не пришлось пережить… Так ведь жизнь без горестей человеку противоестественна и бывает разве что у ангелов.

Что касается счастья, то оно у нее потухло после смерти мужа. Каким она видела сейчас Петра? Чаще всего не тем, каким умирал, а молодым черноглазым красавцем, которого узнала и полюбила в далекие уже предвоенные годы.

А познакомились они в Борисове, когда Александра Михайловна — совсем тогда еще юная Шура Курсевич — училась в педагогическом техникуме.

Особой гордостью педтехникума был самодеятельный драмколлектив. Руководил им выпускник Белорусского политехнического института, преподаватель математики Дмитрий Ковалев. Разносторонне одаренный, он с удивительной доходчивой образностью умел оживлять сухие формулы и цифры, лаконично-строгие фразы теорем, а любовь к искусству, ставшую для Дмитрия Фомича потребностью души, он щедро передавал своим студентам, увлекая их в мир возвышенного и прекрасного.

Через несколько лет подпольщик Дмитрий Ковалев поможет бежать из лагеря военнопленных Ивану Демину и его товарищам, а сам погибнет в застенках борисовского СД. Но в тот погожий майский вечер он со своими студентами дерзнул поставить на самодеятельной сцене отрывки из романтической трагедии Шиллера «Орлеанская дева». Роль Жанны д'Арк вдохновенно и подкупающе-непосредственно играла Шура Курсевич.

Разучивая роль, Шура, как наставлял Дмитрий Фомич, вживалась в образ своей героини, для чего после чтения исторической литературы попыталась силой своего воображения вернуться на половину тысячелетия назад, к событиям Столетней войны и увидеть почти такую же юную, как сама, Жанну д'Арк, ее родителей и жениха, деревню Домреми, затерявшуюся в пыли веков где-то между Лотарингией и Шампанью. Родители Жанны, в представлении Шуры Курсевич, походили на ее отца и ее мать, а деревня Домреми — на Жодино, но с той разницей, что на местах бревенчатых изб стояли какие-то лачуги, увитые плющом и гроздьями винограда. Единственно, чего не могла представить Шура, так это жениха Орлеанской девы: никто из знакомых студентов педтехникума для этого не подходил.

В возбужденном сознании Шуры отчетливо звучало каждое слово исторического диалога:

— Ненавидите ли вы своих врагов? — спросил Жанну д'Арк один из руанских судей.

— Не знаю, — ответила Жанна, — но зато я твердо знаю, что мы выдворим из Франции всех до единого, кроме тех, что падут на нашу землю мертвыми.

Она брала крепости и города, отказывалась от почестей и боролась за свободу милой Франции:

Великий дар воображения — оживлять из прошлого события и образы. Закрыв глаза, Шура видела Жанну во главе отряда, снимавшую осаду с Орлеана, слышала звон мечей в битве при Потэ, и Жанна, окруженная сиянием Победы, скакала на коне в распахнутые врата Вечности. Скакала навстречу своей трагической судьбе.

Победа и Вечность — удел избранных. Вот Жанна держит древко знамени во время коронации дофина Карла в Реймсе, и тут воображение Шуры начинает бунтовать, призывая в союзники справедливость и здравый смысл. Разве дофин Карл — это не подлое ничтожество, скрывшееся от борьбы среди праздной роскоши своего дворца в Шеноне? Так можно ли было довериться этому ничтожеству и оказаться в «компьенской западне»?

Зов справедливости так же вечен в памяти человечества, как вечны в ней действительные исторические факты. Как вечно и неугасимо борение добра и зла.

А те допросы, сладкоречивые увещевания церковников и пытки в подземельях инквизиторов? Неправое судилище в Руане и казнь — кого они, ничтожества, казнили?! Кого решились после казни проклинать? Да где же справедливость? Где?!