Тарас Степанчук - Наташа и Марсель

Окаменев лицом, Тарунов заключил:

— Забирай девочку, обогревайтесь у радистки. Ступай! Хватит душу нам рвать!

Взглядом проводив обездоленную женщину и ее ребенка, Тарунов направился к своей командирской землянке. Резко остановившись, спросил меня:

— Ну чего молчишь, будто язык отморозил? Только-то и делов — захватить эти самые Барсуки! Там укрепилась всего-навсего усиленная рота с пулеметами, пушкой да минометом. А мы со своим необученным, слабо вооруженным воинством их шапками закидаем…

Я тоже понимал, что решаться на захват Барсуков и ввязываться в открытый бой с превосходящими силами противника — дело рискованное. Подучить бы пришедших к нам людей, довооружить, боеприпасов поднакопить. Но время не ждет, а на войне упустишь время — победы лишишься. Без риска и случайностей война не бывает, и в нашем бесхлебном положении риск необходим. О чем Тарунову и сказал.

— Необходим разумный риск, — уточнил Тарунов. — В Барсуках оккупанты хранят запасы награбленного хлеба, который вырастили наши советские люди. А в окрестных деревнях его нет, и у нас хлеба тоже нет. По донесениям своей агентуры противник это знает и наши действия наверняка попытался предугадать: гарнизон Барсуков находится в состоянии повышенной боевой готовности, ему готовы прийти на помощь комендатуры, расквартированные по соседству в крупных населенных пунктах. Наша задача — выбить противника из деревни, захватить его склады и отойти с обозом до подхода вражеских подкреплений. Атаковать днем, под прицельным огнем… — Тарунов вздохнул. — Тяжелые потери при этом неизбежны, успех маловероятен. Ночка темная да метель вьюжная наши союзники, будем готовиться к ночной атаке. До рассвета разведай подступы к этим самым Барсукам, и мне доложишь…

После полуночи вместе с Садофием Арефиным и Марселем Сози мы вышли из спящего лагеря. Крахмально скрипел на тропинке снег, как выстрелы, раздавались шаги в ночной тишине. Будто приклеившись к звездному небу, в глухой полумгле над лесом повисла яркая луна.

— Мрачновато зимой в этих местах, — посетовал Садофий, — зато совсем по-другому тут летом. Хороши здешние леса на все случаи жизни: в березовом — свадьбы играть, в сосновом — солнцу да счастью радоваться, в осиннике — горе-горькое мыкать, в еловом — беседы с нечистой силой вести, а в дубраве, под столетним дубом, — о победах и будущем замышлять.

За разговорами отшагался почти весь остаток морозной ночи. Укатанная санями дорога вырвалась из густого бора на синевато-сахарные полевые сугробы, впереди темным пятном замаячила крайняя хата Барсуков. Окруженные разнолесьем, закутанные по наличники окон сугробами, они, казалось, дремали, упираясь дымами в морозное до стеклянности небо.

Над вершинами деревьев тяжело и медленно поднималось солнце.

Часа четыре наблюдали мы в бинокль за деревней. За хатами виднелись оборудованные позиции, миномета и пулеметов на них не было, значит, они хранились в помещении, и пока успеют открыть огонь, пройдут какие-то минуты, а они в бою могут оказаться решающими.

По настороженно-притихшей деревенской улице, покачивая рогатыми касками, изредка вышагивали патрульные в неуклюжих эрзац-валенках. Через каждые два четных часа сменялись часовые. Один из них, заступив на пост, воровато оглянулся и повязал голову женским платком. Понаблюдав, как часовой утаптывал снег, Садофий едко заметил:

— Кусается наш мороз. Лютует. Глядеть на этих вояк — терпение у меня кончилось. Обувка у нас — так себе, а шинели изношенные, на рыбьем меху. Вконец, командир, изморозимся…

В лагерь мы вернулись затемно, так и не согревшись после долгой ходьбы. У землянки радистов увидели Варку с матерью.

— Эк вы, сердечные, себя настудили, ходьбой измучили, — вслух удивилась Домна Прокоповна. — Куда ж вас в эдакой одеже по морозу понесло?

Доложив Тарунову результаты разведки, я вместе с Садофием и Марселем попил горячего чаю, разогревшись, пристроился на нарах и крепко заснул. Как показалось, меня тут же разбудил Иван Вигура:

— Товарищ командир бригады кличут…

— Когда последний раз видел ту женщину из деревни Мыльница? — спросил меня Таруков. — Чего она тебе говорила?

— Видел этим вечером, как вернулся в лагерь. Ничего такого Домна Прокоповна не говорила…

Иван Вигура многозначительно покачал головой:

— С первого взгляду имелись у меня к ней подозрительные предположения. Исчезла недавно пришлая женщина по каким-то надобностям, а девчонку нам оставила. Пойду разбужу и на разговор доставлю.

— Отставить! — в голосе Василия Федоровича зазвенел металл. — Пускай девочка спит! И ты в ту землянку спать ступай. Утро вечера мудренее.

Когда мы остались вдвоем, Тарунов удивленно развел руками:

— Вот хоть убей, а не походит эта седая бедолага на подсадную вражескую утку… Чего-то тут не так, а чего — разобраться мы должны, иначе придется менять дислокацию бригады.

За дверью послышались приглушенные голоса, какая-то возня. В землянку, в четыре руки уцепившись за узел, ввалились женщина из Мыльницы и Вигура.

— Поймал я ее! К землянке радистов кралась именно с этим узлом, — возбужденно докладывал Вигура. — А почему кралась? Что в узле?

— Бонба, — скупо усмехнулась женщина, развязала узел и повернула ко мне раскрасневшееся лицо. — Упросила меня Варка домой сходить, эту одёжу хозяина моего тебе принести: дядька он, говорит, ласковый, почти как тата, а сапоги его по зиме неподходящие, и шинелка — тоже. Одной ты комплекции с моим хозяином, прими от покойного этот подарок и смертным боем проклятых гитлеров изничтожай!

Домна Прокоповна протянула черный овчинный полушубок и валенки, обтянутые галошами из автомобильной камеры.

Подарок по нашим условиям был царским, я растерялся и задал глупый вопрос:

— Да как же с тобой рассчитываться буду?

— Берн, защитник ты наш, носи себе на здоровье — гитлерам на погибель, — ответила Домна Прокоповна. — Кабы мы за все друг с другом рассчитываться принялись, то жизнь бы в базар превратили. Оборони нас бог от этого базару. Тогда добро в людях изничтожится, не станет его.

— Какое добро? Почему? — удивился Вигура.

— Потому как если добро, то без корысти. Аль не знал? А тебе, главный ты наш командир, новость скажу: гитлеры из Барсуков по субботам заимели привычку баниться к заместо шнапсу хлебный самогон потреблять, а потом сон у их, гитлеров, крепкий: с субботы на воскресенье…

Тарунов шагнул к Домне Прокоповне:

— Что командира отряда приодела — от меня спасибо. А за новость, дорогая ты наша советчица, дай тебя расцелую!

Домна Прокоповна отстранила Тарунова:

— Один меня муж целовал — никто другой больше не поцелует. Храни вас, хлопцы, судьба, раз бога нету…