Тарас Степанчук - Наташа и Марсель

— Пан командир — прошу прощения, товарищ командир — я хце взёньсць йо за жонэ…

— За что взять? — переспросил Демин.

Елена диковато сверкнула глазами:

— Жениться на мне Ян хочет, а вы, товарищ командир отряда, какой-то непонятливый, соображаете туго.

— А ты как, согласна?

— Любовь у нас, товарищ командир…

— Ну а я тут при чем?

— Если жениться, так нужен загс…

— Або ксёндз, — подсказал Ян.

Демин пожал плечами:

— Да где ж его возьмешь, этот самый загс? Погоним фрица, вернутся наши, будет и загс, а насчет ксёндза — комсомолка ты у нас, Елена, так что ксёндз отпадает.

— Кто у нас главная власть в отряде? Командир! Наш отец и мать, судья и повелитель. Значит, вы, товарищ командир, будете для нас еще и загсом, — Елена с доброй усмешкой глянула на Яна, — и этим… ксёндзом. Выдайте нам бумагу с печатью, что так, мол, и так, согласно взаимной любви и советским нашим законам являемся мы с сегодняшнего дня мужем и женой.

— Печати у меня нет… — Демин уважительно посмотрел на жениха и невесту: — Это кто же из вас о такой женитьбе первым сообразил? А я вот решиться не мог, спасибо вам, добрые люди — надоумили. Давайте заберем и мою Валентину, двумя парами жениться — оно как-то сподручнее.

Позвали Валентину, и Елена отдала ей половину своего букета. В штабной землянке командир бригады чистил оружие.

— По какому делу пожаловали? — удивился Тарунов.

— Пришли вот… Согласно законам… Оформить. — Демин запнулся и умолк.

Тарунов перестал протирать пистолет, вскинул брови:

— Ну чего мнешься, как бедный жених перед выпившим попом?

— Мы комсомольцы, — обиделась Валентина. — Поп для нас не подходит.

К Демину вернулась уверенность, и он заключил:

— А загса поблизости нету, поэтому благословите наш брак вы, товарищ комбриг.

Минуту Тарунов растерянно молчал, затем рубанул ладонью воздух:

— Благословляю! С нынешнего дня, Иван и Валентина Демины, Ян и Елена Долговские, согласно нашим советским законам объявляю вас мужем и женой. Живите, дорогие, счастливо, в миру и согласии! А главное — долго живите!

…Отгрохотав по мосту через величавую широкую Вислу, пятнадцатый скорый приближался к вокзалу Варшава Всходня. Отчеканивая слова, будто шли в солдатской колонне, красные следопыты пели польскую строевую-лирическую: «Чье-то сердце загрустило. Знать, оно любить хотело. Налилось оно тоскою. Вслед за войском полетело…»

Состав плавно замедлил ход и остановился. Дети высыпали на платформу, построились в шеренгу и замерли напротив группы ветеранов.

Возникла пауза. Мальчуган, который должен был отдать рапорт, разволновался и позабыл выученный текст.

«Мы, пионеры орденоносной Рязанщины…» — шепотом подсказывала учительница.

Мальчуган растерянно молчал. И тогда из группы ветеранов шагнул седой полковник, ласково улыбнулся и, смешав русские и польские слова, сказал, протягивая руки:

— Идзь до мене, сыночек!

Сине-бело-красная стайка пионеров слилась с ветеранами. Обняв ребенка, полковник поднял его над головой.

К Александре Михайловне шагнул высокий стройный мужчина с букетом роз.

— Пани Наташа?

Даже в свои годы он все еще был красив. Так старый орел до последних своих дней остается гордым и прекрасным орлом.

Совсем неожиданно для себя Александра Михайловна обратилась к встречавшему тоже по имени и на «ты»:

— Здравствуй, Ян.

Они обнялись.

«Поки мы жиеми…» Через месяц почетный ветеран второй мировой войны, бывший командир интернационального отделения отряда имени Кутузова, Ян Долговский с отданием воинских почестей был похоронен в Варшаве.

Земля родная помнит нас: и всех, и каждого отдельно…

Одер переезжали в девять вечера по среднеевропейскому времени. Пятнадцатый скорый прокатился по высокой насыпи над Франкфуртом, и вскоре появились в вагоне пограничники ГДР — в высоких фуражках и безукоризненно пошитых мундирах. Говор у них был берлинский.

«Как у фрау Анны», — отметила про себя Александра Михайловна.

От Франкфурта-на-Одере, перед Берлином, пошли пригородные дачные места с аккуратными кирпичными коттеджами и обилием зеленых насаждений, чуть тронутых золотом бабьего лета. А южнее, километров на пятьдесят, где начинается Шпрее — она это помнит, — были красивые ухоженные клумбы: господин лагерфюрер обожал цветы.

Что сейчас на месте концлагеря и там, где зловеще высилась механическая виселица? В полосатой шеренге хефтлингов {34} 34 Хефтлинг — заключенный (нем.). она стояла перед тем сооружением и молча смотрела, как задыхается в петле очередной товарищ по беде, спрашивая себя, когда же в этой петле окажется и она?

Тот концлагерь находился в округе Котбус, на окраине городка Зальгерст. И слово «Котбус» было выбрано для кодового наименования самой кровавой карательной операции сорок третьего года, которая проводилась в Борисовско-Бегомльской партизанской зоне и в ее, Александры Михайловны, Смолевичском районе.

…Из Смолевичей арестованную Наталью Борисенко вместе с несколькими другими узниками доставили в Минское СД, которое размещалось в мрачном двухэтажном особняке.

По обе стороны коридора, лицом к стене, стояли с поднятыми руками арестованные, а между ними шагал здоровенный эсэсовец, стегая плетью каждого, кто пытался опустить руки. Другой эсэсовец из комнаты выкрикивал фамилии. Вызванный бежал к нему и вскоре возвращался.

Услышав свою фамилию, Наташа отправилась к раскрытой двери.

— Твои вещи? — спросил эсэсовец, протягивая сумочку.

— Мои…

— Забирай и марш на место!

Закончив раздачу вещей, арестованных колонной повели в тюрьму. Наташа раскрыла сумочку и задохнулась от радости, увидев знакомые записки. Незаметно вытащила обязательство Дервана, сунула в рот, разжевала и проглотила. Обязательство Корецкого, написанное на толстой оберточной бумаге, пришлось глотать по частям.

В тюрьме арестованных обыскали. Очутившись в камере, Наташа почувствовала облегчение: обязательства уничтожены, доверившиеся ей люди спасены! И тут ее обожгла тревожная мысль: «А как же Марсель? Наивный и добрый рыцарь»…

И опять начались допросы.

Ее истязал белесый плотный следователь лет тридцати с одутловатым лицом и бегающими глазами. Начиная допрос, он улыбался. Будто выполняя какой-то ритуал, медленно заводил патефон, и в тюремном кабинете звучало сентиментальное танго: «Ин айнен кляйнен штадтхен» — «В одном маленьком городке».

Садист, не торопясь, перебирал набор плетей и вкрадчиво спрашивал:

— Какой будем работать сегодня? Выбирай…

Или зажимал ее запястья в тиски, закуривал, вежливо интересовался:

— На какой руке будем сегодня делать «маникюр»?