Тарас Степанчук - Наташа и Марсель

Из подмосковного правительственного санатория он позвонил мне домой и сказал одно слово: «Приезжай!»

Был солнечный и морозный январский день. После вчерашнего снегопада в лесу серебрились пушистые сугробы. Верхушки сосен, ели и дубы тяжело держали слежавшиеся более ранние снега. Дугой под ними согнулись тонкие березы и причудливыми снеговыми зверьками казались молоденькие деревца.

Мы с Деминым шагали от санаторного корпуса в глубь леса и вели неторопливый разговор. Неожиданно Иван Михайлович спросил:

— Где должен быть командир в бою?

— Смотря по обстановке…

Демин крутнул большой лобастой головой:

— Обязательно со своим войском!

— Но не в госпитале? И не в тылу? — полуутвердительно спросил я. — Вот оно, значит, для чего ты меня позвал…

Демин кивнул:

— Верно все понимаешь. А теперь — давай начистоту.

Значит, так: есть у нас объединение «БелавтоМАЗ», а в нем, как полагается, генеральный директор. Да не какой-нибудь обычный, а очень даже заслуженный: дважды лауреат Государственных премий СССР. Да Золотая Звезда у него, многие другие награды: и боевые, партизанские. И трудовые. Плюс ко всему этот генеральный директор еще и депутат Верховного Совета СССР, член белорусского ЦК, член комитета по Ленинским и Государственным премиям. Написано во всяких изданиях о нем немало — кстати, не без твоего участия. И фильм недавно вышел…

— Солидный у генерального авторитет, — соглашаюсь я.

— Бывало, за последние годы, — признался Демин, — эксплуатировал я свой авторитет. Себе или родичам насчет каких-то там благ — сам знаешь, это у меня строго. А вот своим заводам, особенно когда припекало, случалось, что и авторитетом, и всякими обходными путями помогал. То средств на реконструкцию побольше выпросишь, поставки электронного оборудования подтолкнешь, а то и приходилось наидефицитнейший металл прямо из горла у поставщиков вырывать.

Демин выдержал паузу и поинтересовался:

— А как идут дела в объединении сейчас — ты знаешь?

— Хорошо идут — с планом порядок. Опять же, переходящие знамена, призовые места в отрасли, премии.

— А могло быть и лучше, — жестко проговорил Демин. — Да за последнее время — не бывает. Кому как, а мне заметно: не дорабатываем. Порою значительно.

Я пошутил:

— В козлы отпущения метишь? Недоработки на одного себя взвалить собираешься? Не много ли на свои плечи берешь?

— Все на себя взвалить — не потяну, — согласился Демин. — Да только моих недоработок за последнее время становится все больше…

Доверительно наклонился ко мне и с особенной, деминской проникновенностью сказал:

— Здоровье подводит — сил на все уже не хватает. Я же после плена такую хворобу подцепил… Скоротечная чахотка.

— Это в те годы была смертельная болезнь! — удивился я. — А ты…

— На ногах в партизанском отряде переборол. И за работой в послевоенные годы хворать было недосуг, Это уже как в начальство вышел, врачи просветили, заахали: «Непонятно, отчего-почему вы живой, скоротечная ведь была, рубцами на легких вон как расписалась…»

В общем, легкие у меня так себе. От них появилась астма: сначала легочная, потом сердечная. И всякое там другое. Вот так, от самой войны с хворобами и воюю…

Звонким на морозе пересвистом отозвались в ближней елке свиристели, пулеметно застучал на сосне красавец дятел. Полюбовавшись его работой, мы повернули назад, к санаторным корпусам.

Думая о друге, я вспомнил слова поэта: «Он был все время с теми, кто не вилял, а шел. Его мололо время, и он его молол…»

А Демин все с той же проникновенностью в голосе, тихо и страстно говорил, как исповедывался:

— Знал бы ты, как страшно уходить от дела, от привычного за все эти годы руля своего родимого МАЗа и всего объединения… В войну я смерти так не боялся, как отстранения от этого привычного руля.

— Да кто же тебя отстраняет? Ну, приболел, а так — в зените славы, во главе преуспевающих предприятий.

— По инерции уже катится объединение, — с болью проговорил Демин. — А слава? Она как дым… Главное в человеке — совесть! Да чтоб она у него никогда lie молчала!

— Так у тебя же не молчит.

— Еще как не молчит, — согласился Демин. — Все чаще своего первого заместителя, Михаила Федоровича Лавриновича вспоминаю, особенно, когда валяюсь по больничным койкам да реанимационным боксам. Руководить на них, ускорять, совершенствовать производство вроде бы несподручно, а все равно, через любые препоны мои заводчане ко мне приходят — совет получить, а то и подпись под каким-либо важным документом.

И получается тогда в объединении два генеральных: один временный, на заводах, как положено, дела правит. Другой из больницы указания дает.

У каждого руководителя — свой почерк, и это естественно. Но разве можно двумя почерками одним и тем же объединением управлять? Кому из нас двоих при этом труднее?

Отвечаю, не раздумывая:

— Конечно, Лавриновичу. По-моему, это самый талантливый и перспективный твой ученик, он вырос…

— До уровня генерального директора, — перебивает меня Демин. — Но тяжело ему сейчас. Все чаще и продолжительнее я болею, а указания бывают от двоих, и давит мой немалый авторитет. Михаил Федорович какой-нибудь вопрос решает, а ему в ответ: «Иван Михайлович советовал или думает так…»

Тут надо свериться с интересами дела и напрямую, без уверток, поговорить со своей совестью.

— Здоровье, может, у тебя улучшится…

Но Демин сразу упрекнул:

— Зачем кривишь душой? Не знаю, своевременно ли рождается у нас каждый человек? Всегда и все ли по справедливости становятся у нас руководителями?

Молча отшагав минуту, Демин заключил:

— Но я убежден: уходить по возрасту, по болезни с любой работы, а тем более с руководящей — надо вовремя!

Ветер усиливался.

Пушечно ухнул с еловых веток слежавшийся пласт снега, за ним ударили по сугробам другой, третий.

Освобождаясь от давящей снеговой тяжести, деревья выпрямлялись, облегченно помахивали ветками, тянулись к небу, к негреющему зимнему, но все-таки даже в эту пору божественному солнцу.

Зимний лес был прекрасен. Но мог ли видеть Демин в эти минуты окружающую нас красоту? Скорее для себя он говорил:

— Одна будет у меня должность — на всю оставшуюся жизнь: председатель совета ветеранов нашей партизанской бригады «Смерть фашизму». Уверен: пенсионный отдых не мой удел. Будем активнее работать с молодежью.

Мы вернулись в санаторий, и Демин позвонил министру.

Не знаю, что говорил министр, я слышал только слова Демина:

— Иначе поступить не могу. Привык быть честным перед собой и людьми. Ну чего такой невеселый? — спросил Иван Михайлович, закончив телефонный разговор.