Станислав Мыслиньский - Над Припятью

Несколько небольших машин сопровождали бомбардировщиков по бокам.

— Возвращаются домой! — говорил задумавшись Сережа. — А мы идем вперед, в неведомое…

— Именно вперед, но к дому, Сережа. — Лешек похлопал по плечу советского разведчика. — Куда бы мы ни пришли, будем у себя. Это наши земли. Ну, идем. Вечер приближается, до места ночлега несколько километров. В том лесу…

Вчера наметили этот маршрут. Поручник Гурка-Грабовский, как и начальник разведки советской дивизии, не возражал. Все понимали, что если отставшие не переправились через Припять, то, несомненно, они должны направиться на юг, туда, где действовали части, подчиненные командующему Люблинским округом Армии Крайовой. Эти предположения должны были сбыться.

Подхорунжий Лешек втайне был рад выбранному маршруту. Уже несколько недель он мечтал оказаться в этих краях. Он был знаком с местностью, знал, что разведчики уже обогнули Белин и Стенжажице, а прямо перед ними находятся кладневские леса, которые тянутся дальше на запад широкой полосой вдоль Буга. А там, в том лесу, было то, к чему тянулось его сердце…

— К ночи дойдем. Поищем там ночлег. В худшем случае переспим на лесной травке, — улыбнулся Сережа.

— Я отведу вас на хорошую квартиру, — сказал подхорунжий остальным разведчикам.

— Меня удивляет эта тишина вокруг… Никакого движения войск, а мы ведь в тылу немецкого фронта. Обычно в таких ситуациях полно тыловых подразделений, — нервничал Сережа. — Что-то в этом есть, друзья!

Никто из них не знал, что в соответствии с решением гитлеровской ставки этот участок фронта был значительно обнажен, отсюда вывели некоторые войска и перебросили их на юг. Именно там Гитлер ожидал главное направление удара советских армий летом этого года. Но о совещании с командующими армиями восточного фронта, проведенном в Зонтгофене 30 мая никто из разведчиков, естественно, не имел понятия. Они не знали также, что две гитлеровские дивизии, находившиеся в этой полосе, принимают участие в операции против партизан под названием «Штурмвинд» где-то в районе липских и яновских лесов. Польские и советские партизанские отряды уже несколько дней сражались там и проливали кровь.

В сумерках достигли леса. Подхорунжий вел, не пользуясь картой. Не зря он считался лучшим разведчиком. Вокруг были его родные места. Но его с ними связывало и что-то большее…

Свет в доме не горел. Лесная сторожка стояла темная, молчаливая. Не слышно было лая. А ведь собак было несколько. Лесник Тарасович любил их. Горькое предчувствие охватило подхорунжего, но он отгонял от себя навязчивые мысли.

— Там нет никого, — сказал Рысь.

— Люди наверняка ушли в деревню, — заметил Алеша. — Будем одни ночевать, а жаль.

— Это невозможно! — шептал подхорунжий. — Ведь когда я был здесь в последний раз…

— В последний раз! Теперь война. Смотри! Там что-то светится, — Алеша указал рукой. Действительно, между деревьями пробивалась светлая полоска.

— Проверьте дом, сторожку и подготовьтесь к отдыху. Приготовьте что-нибудь горячее. Сережа, выставь охрану, пусть наблюдает, я сейчас вернусь, — приказал подхорунжий.

— А ты куда? — забеспокоился тот, видя, как Лешек направляется в сторону света. — Пошли вместе, черт его знает, все может быть…

— Справлюсь. Только выясню, что с теми, — подхорунжий рукой указал на деревянный домик.

— А, понял, — шепнул советский разведчик. — Возвращайся скорее, — добавил он и махнул рукой остальным. — Идем в избу, ребята!

Подхорунжий осторожно приближался к одиноко стоящему строению. Это была убогая изба. Он знал ее владелицу-поденщицу. Она помогала семье Тарасевичей. Лешек часто видел ее у них. Это была старая бедная женщина, каких много встречалось в этой местности после первой мировой войны.

Окно было без занавесок и штор. Лешек заглянул в него. Тускло светила небольшая керосиновая лампа. В глубине, под образами, стояла на коленях женщина. Больше он никого не заметил. Он стукнул по оконному стеклу раз, другой… Женщина продолжала стоять на коленях. Постучал сильнее.

Свет погас. Подхорунжий стучал теперь еще настойчивее, сильнее.

— Кто там? — из комнаты раздался голос. Он почувствовал страх.

— Параська! Откройте, это я, — подхорунжий говорил в щель между дверным косяком и дверью.

— Не знаю. Кто ты? Чего хочешь? — Голос женщины дрожал от страха: стояла глухая ночь.

— Я к Тарасевичам. Отвори, не бойся. Параська!

Наступила тишина. Немного погодя дверь заскрипела и показалась растрепанная голова Параськи. Ее глаза уставились на фигуру мужчины.

— А, это… — прошептала она.

— Узнала?

— Пожалуйста, в избу… — шепнула Параська.

— Нет времени. Скажи, куда подевались Тарасевичи? В сторожке нет никого. Где они? — спрашивал он нетерпеливо.

Параська молчала. Она прислонилась к дверному косяку. Дверь, высвободившись из ее руки, тихо скрипнула заржавленными петлями, за ней показалось темное нутро комнатенки.

— Почему молчишь? Что здесь произошло?

Подхорунжий услышал отрывистое рыдание и почувствовал покалывание в сердце. Потряс женщину за плечо.

— Скажи же наконец!

— Боюсь, боюсь, — шептала Параська. — Они придут, убьют и меня… Это страшные люди…

— Кто они? Говори! Когда здесь были? — продолжал тормошить ее за плечо подхорунжий.

— В прошлом месяце… Может, раньше. Вечером пришло их несколько и начали бить…

— Тарасовича? Но почему?

— Кричали, что он помогает полякам и Советам, что женился на польке… Тогда он ударил одного… Господи, — рыдала Параська.

— А Оленька и мать? Говори, прошу тебя…

— Их тоже, как и отца… Мне велели смотреть на все. «Расскажешь, как мы поступаем с изменниками…» — Параська вся дрожала.

Подхорунжий молчал, чувствовал только глухие удары в висках. Мягко гладил костлявое и хрупкое плечо старушки.

— Успокойся, Параська… Значит, это были…

— Не знаю. Я старая… Велели только говорить, что так будет с каждым. Боже, как это страшно! И таких хороших людей, — всхлипывала она.

— И что с ними? — все еще допытывался он, хотя знал уже все.

— На кладбище. Пришли из села, помогли хорошие люди. Помогли, — шептала она.

Он прижал ее к груди. Из кармана вытянул сверток бумаг. Это были несколько долларов — последнее жалование, какое он получил в шацких лесах.

— Возьми это, пригодится…

Уходя, он еще слышал за спиной всхлипывания, отрывистые и бессильные. На склоне жизни эта женщина видела людей, которые были хуже волков…

Разведчики лежали на полу. Жбик стоял на страже в проеме открытой двери.

— В печи кофе, уже с сахаром, — сказал он вполголоса. — Твоя смена под утро, спи спокойно.

Подхорунжий вошел в избу. Нагретая солнцем деревянная крыша и стены дома излучали тепло. Серый свет луны пробивался в дом через отворенную дверь. Он нашел горшочек с кофе, поднес к потрескавшимся от жажды губам. Выпил залпом. Потом мимо молчавшего Жбика вышел во двор. Вокруг царила тишина. Только издалека, с восточной стороны, доносился гром. Какой-то момент прислушивался: гром или гул артиллерии? В сером лунном свете проступали очертания дома с остроконечной крышей. Высокие деревья окружали дворик, посреди которого был колодец. Он подошел и присел на пень у колодца. Все, как прежде. В голове мелькали обрывки воспоминаний: дом, деревья, лес, наполненный тишиной, и этот колодец, как прежде… А кто сидел здесь тогда? Вспомнил с трудом. Мысли путались. Конечно, Соломон. Это он в то утро с таким восторгом причмокивал толстыми губами. Все началось с того момента.