Василий Крысов - «Батарея, огонь!»

К вечеру, окопавшись на северо-западной окраине города, мы заняли прочную оборону на случай отражения контратаки.

Ночь прошла спокойно. Но с рассвета и до полудня нам пришлось отразить три контратаки танков и пехоты противника, проводившиеся крупными силами при массированной поддержке артиллерии и авиации. Все контратаки были отбиты, немцы понесли большие потери в живой силе и боевой технике. Однако радость успеха была омрачена тяжелейшим ранением командира корпуса генерал-майора танковых войск Рудченко, звание генерала ему было присвоено буквально перед началом боя. Через несколько часов после ранения Рудченко скончался. Эта печальная весть мгновенно облетела все части корпуса, о комкоре скорбели все — от солдата до генерала.

Во второй половине дня наши войска вновь перешли в наступление. Разворачивалось оно настолько стремительно, что противник не успевал организовывать оборону даже на выгодных рубежах. В течение пяти часов были освобождены населенные пункты Полошки, Ярославец — здесь наша самоходка была подбита и мы остались при машине, а наши войска продолжили наступление, освободив далее Соломашин, Дмитриевку, к исходу дня форсировали реку Реть, разгромили крупную группировку противника и освободили город Кролевец, перерезав железную дорогу Михайловский — Конотоп.

В Кролевце были захвачены склады с продовольствием и горюче-смазочными материалами, взято в плен 50 солдат и офицеров, в том числе командир 168-го пехотного полка подполковник Мастмаллер, который высказал большое удивление, как русским удалось за пять часов пройти с боями от Глухова до Кролевца да еще с форсированием двух рек.

А наша самоходка по-прежнему стояла в центре Ярославца, на месте, где была подбита в бою, когда мы уже ворвались в село. Хорошо еще, что из экипажа никто не пострадал. Больше суток экипаж под руководством Ишкина без сна и отдыха ремонтировал машину, чтобы быстрее догнать полк. Стояли мы между хатой и большим прудом, готовила нам из наших концентратов и своих овощей хозяйка хаты. Звали хозяйку Ганна, было ей лет тридцать: высокая, стройная, с красивым смуглым лицом. В сорок первом немцы чуть не расстреляли ее, приняв за цыганку, и ей долго, со слезами пришлось доказывать коменданту, что она украинка, пока он не разорвал у нее платье на груди и не увидел православный крест, только тогда и отпустил. Разговаривая с нами, Ганна очень удивлялась:

— Наши — такие молоденькие, маленькие, а гонят таких рослых немцев!

Это было правдой. После Курской битвы в стрелковые полки поступило большое пополнение 17-летних парней из освобожденных районов — худеньких, небольшого роста, на полштыка ниже своих винтовок, на маршах они еле-еле тащили личное оружие. Танкисты и самоходчики старались брать их десантом, подбрасывая по ходу наступления, но каждый раз приходилось опасаться: они быстро засыпали и падали на землю, могли и под гусеницы попасть. Такой случай был. Мы двигались ночью по лесу, я сидел на крышке люка водителя и, заметив, что кроны деревьев впереди будут задевать за башню, крикнул: «Держись крепче!» — оглянулся и не увидел на броне ни единого человека! Их, как огромной метлой, уже смело ветками на землю. Хорошо, что падение увидел следовавший за нами водитель и вовремя остановил машину.

В Кролевец мы прибыли ночью. Разыскав свою батарею, поставили самоходку на огневую позицию. Нас обрадованно встречали батарейцы, с каждым здоровались за руку. При слабом свете луны мы всматривались в их бледные лица, и они показались нам хмурыми, даже печальными. Это меня насторожило. Не выдержав тягостного молчания, обратился к взводному Фомичеву:

— Петр Ильич, что-нибудь случилось?

— Да, случилось. Нет в живых Порфирия Горшкова.

И тут же мы узнали, что накануне днем его убили два больших командира. Не хотелось бы мне называть имена этих двух, обоих уже нет в живых, но все-таки придется, потому что и дальше о них будет речь. А произошло вот что. В Кролевце мы захватили большие склады, в том числе с вином и водкой, командование полка понапивалось, среди дня были крепко пьяны. А тут Порфирий выступил против наших интендантов, во всеуслышание лейтенант высказал претензии капитану Тумакову и старшему лейтенанту Ахтямову:

— Ни хрена не делаете! Вши людей заели! Что ни день, срываете подвоз пищи! А белье! Когда его меняли последний раз?!

Мельников, замкомполка, шел мимо и, спьяна, выхватив пистолет, выстрелил Горшкову в живот. А комполка дострелил.

Вот так расстреляли по пьянке боевого офицера.

Потом высокие командиры оправдывались, мол, лейтенант Горшков вел агитацию против Советской власти. Потаскали их за самоуправство, но позже спустили дело на тормозах. Самыко вскоре погиб, а другой и Героя Советского Союза получил.

Мало пишется о пьянке на фронте, но это было. Было и у нас, и у немцев. Но немцы пили французские вина, коньяки, свой шнапс. Было у них что пить, мы тогда удивлялись качеству трофейных напитков. Это теперь стало известно, что в 1940 году Гитлер наложил контрибуцию на оккупированную Францию: 140 млн. декалитров вин. Выдавали немецким войскам спиртное круглый год, видимо, чтобы меньше боялись смерти.

У нас тоже выдавали водку или спирт сорокаградусной крепости, из расчета 100 грамм на брата в сутки, но только с 1 октября по 1 мая, то есть в холодное время года, вроде для согрева. Ввели эти «фронтовые сто грамм» в сорок втором. На складах полков, дивизий, отдельных подразделений всегда скапливалось большое количество спиртного. Дело вот в чем. Пошел полк в атаку, пехотный полк, скажем, и после боя осталась половина полка. А старшины получают спиртное по штатному расписанию — значит, уже можно по 200 грамм выдавать или сохранить, припрятать для какой-то надобности. Наш брат — младшие офицеры и экипажи тоже могли иметь свои запасы вин из захваченных немецких складов, так как мы первыми врывались в города и населенные пункты, но мы, как правило, этого не делали. Немцы ведь иногда умышленно оставляли большие винные склады с добротными, неотравленными, винами и водкой в надежде, что русские перепьются и потеряют боеспособность. Наше командование к таким складам сразу же ставило часовых. Но себе, конечно, не отказывало. Этим пользовались командиры, имеющие склонность к питию. Вполне понятно, какие решения иногда принимались в подобном состоянии. Кто не был склонен к спиртному, кто мог уразуметь, что пьяным и ошибиться можно, попасть без надобности под обстрел, те воздерживались. Кто был склонен — так тут ураза такая! Что ни пойдет к старшине — тот ему даст. И погибали многие. Храбрости добавлялось, естественно. Может, на то расчет и делался, так сказать, параллельно с «сугревом». Ведь водка-то не греет!