Юлиан Шульмейстер - Служители ада

— Значит, это не настоящие деньги, а паршивые злотые, годящиеся только для задницы, — начинает разведку Гринберг.

— Злотые! — Краммер презрительно отвергает такое предположение, вынимает из кармана две золотые десятки, отчеканенные в царствование Николая II.

Вырвал Гринберг золотые монеты, зажег зажигалку, взглянул и погасил фитилек.

— И много у вас таких красавчиков?

— Я не Ротшильд!

Доходяга ведет себя правильно, в такое время только идиоты козыряют богатством. Но зачем-то показал десятки, значит, что-то требуется, не зря навязался в знакомые. Надо с ним говорить напрямик.

— Что требуется от меня и чем можете заплатить за услугу?

— Для начала требуется место в службе порядка, — Краммер ведет деловой разговор, отбросил показную любезность. — Это не главное — нужны надежные арийские документы. За эти услуги уплачу сто золотых десяток.

— Сто? — переспрашивает Гринберг, еще не веря в возможность такого дурного и такого большого богатства.

— Сто! — подтверждает Краммер. — Половину готов дать немедленно, остальные — после получения документов.

Золото! Имеется у Гринберга золото, требуется еще больше, намного больше. После Равы-Русской не может никак успокоиться, ничто не радует, потерял аппетит и сон. Не потому, что выдал многих людей, привык этот мусор расходовать без счета. Совершенное в Раве-Русской — обычная агентурная служба, привычная с довоенного времени. Дело не в ней, в Раве-Русской увидел судьбу львовского гетто. Немецкие власти очищают генерал-губернаторство от еврейского населения, для Львова не будет исключения. Стали немцы терпеть поражение — еще быстрее уничтожают евреев. Спешат, будто боятся не успеть убить всех до последнего. Может, и не успеют, русские разбили немцев под Москвой, уничтожили целую армию под Сталинградом. Пусть и дальше бьют немцев, пусть наступают. Деньги помогут укрыться во Львове, с ними дождется прихода русских. Будет удача, подпольный миллионер перепрыгнет в Соединенные Штаты — за все пережитое воздастся шикарная жизнь. Главное — золото! Совершенно ненужное никчемному доходяге, у него заберет первый встречный: не помогут арийские документы. Лучше сам выпотрошит и отправит туда, где ему подготовлено место.

— Эх, коллега, коллега! — обнимает Краммера Гринберг. — Неужели два доктора права не сварганят одно хитрое дельце? Только по-честному, деньги на бочку.

— Сразу вручу, а как с документом о работе в службе порядка?

— Назначаю помощником! — торжественно сообщает Гринберг. Только бы дорваться до золота этого тщедушного типа! С ним не будет много возни. — Пойдем за авансом, а оттуда в мой домик. Там и вручу документ.

Идут рядом, оживленно беседуют.

— Ненадежное время, приходится вести крысиную жизнь, — Краммер заводит Гринберга в браму. — Не взыщите, надо спуститься в подвал. Живу в тайнике.

— Очень разумно, очень разумно! — хвалит своего спутника Гринберг, спускаясь за ним вниз по ступенькам.

Вошли в подвал, оглядывается Гринберг — нет никакой обстановки, одни заплесневелые стены.

— Где же ваше убежище?

— За этой фальшивой стеной, — раздался позади голос. Два пария заломили руки Гринбергу за спину, третий приставил к сердцу кинжал. Улыбнулся вежливо Краммер.

— Спокойно, пан доктор, иначе можете не дойти до убежища, и тогда не достанется мое золото.

Так опростоволоситься! Его, начальника полиции гетто, заманили, как мальчишку, в ловушку. Рванулся — острив кинжала впивается в грудь, невыносимая боль свела руки.

Парень с кинжалом предупреждает:

— Для меня огромное удовольствие прикончить такого подонка.

Страх пронзил тело — каждую жилочку, но нельзя подать вида — в этом единственный шанс на спасение. Превозмогая ужасную резь в животе, Гринберг с показным презрением цедит:

— Дурачье! За мою смерть всех вас изжарят на медленном огне. Без охраны никогда не хожу, знают, куда я пошел.

— Не узнают, куда вошел «пан доктор», — ласково говорит парень с кинжалом. — Вход в нашу крепость прошел экзамены, искали не раз.

Медленно ушла в сторону часть подвальной стены, завели Гринберга на небольшую площадку. Так же бесшумно тайная дверь заняла свое прежнее место, снова возвышается сплошная стена — без щелочки, без какой-либо трещинки. По крутой винтовой лестнице Гринберга свели в штаб подполья.

Табачный дым, перемешанный с сырым спертым воздухом, заполняет угрюмый подвал, еле различимы серые бетонные стены.

За столом в освещении тусклого света, керосиновой лампы сидят трое. Председательствующий торжественно объявляет:

— Суд львовского гетто в составе Якова Шудриха — скорняка и поэта, Натана Горовица — журналиста и Хаима Тышлера — бывшего рабочего фабрики «Аида» будет рассматривать дело начальника службы порядка Рафаила Гринберга. Обвиняется в уничтожении узников львовского и рава-русского гетто.

Никогда не забыть Фире день казармирования львовского гетто: вернулась с фабрики и не застала детей. Утрата своих сыновей — незаживающая рана. Может, поэтому приемные сыновья стали так же дороги, вросли в Фирину жизнь. Неистребима потребность материнского сердца о ком-то заботиться, кому-то отдавать свою теплоту. Когда приемные дети превратились в родных, увидела в них цель своей жизни, фашисты опять расстреляли любовь материнскую. Как пережила? Такова повседневная действительность гетто: в каждой комнате каждого дома «А»- и «Б»-гетто теряют жен, мужей и детей. Жизнь еще «счастливых» родителей заполняют неразрешимые трудности: как спрятать детей от убийц, как их накормить?

Работницы фабрики Шварца занимают два больших дома, соединенных двором. В комнате Фиры — одиннадцать женщин и четверо скрытых от смерти детей. По негласному распоряжению Шварца, в блоках фабрики не разыскивают нелегальных детей, ставших дополнительным стимулом для матерей в непосильной работе. Не только для матерей — для всех жительниц комнаты. И они спасают детей, Фира в этих заботах нашла утешение.

Работницы фабрики разделены на две смены, каждая смена работает по двенадцать часов. Места на нарах тоже разделены на две смены, на них спят по очереди. Ровно в четыре утра встает первая смена и под веселую музыку фривольной немецкой песенки «Роземунда» марширует на фабрику.

Немецкий фабрикант Шварц справедливо разработал расписание смен, позаботился о своих бесплатных работницах. В пять утра первая смена приступает к работе, в семнадцать — заканчивает. У работниц достаточно времени для своих женских дел и чтоб выспаться. Вторая смена приступает к работе в семнадцать часов, к шести утра — уже дома. Целый день имеют для сна и домашних забот. И питание Шварц организовал справедливо. Кормят, конечно, только тем, что положено еврейкам, но дают сполна, порядок строжайший. Обо всем герр Шварц позаботился, только не понимает, почему они, неблагодарные, так мрут. Не обижает, бережет их, должны добросовестно отрабатывать до запланированного последнего дня. Недалек этот день, но каждый час должен приносить прибыль. Не станет евреек — уедет из Лемберга. Ни к чему заново начинать, подготавливать новых работниц. Труд украинок очень дешевый, но все же подороже еврейского. Позаботился фюрер, в фатерлянде хватит украинок, под надзором немецких надсмотрщиц будут еще лучше работать.