Павел Кодочигов - Так и было

— Чего надумал, Никифор! Приспичило, так иди, а Гришку не отпущу! Связался черт с младенцем!

— Напрасно ругаешься, Мария, я же не неволю, — покладисто сказал председатель и, согнувшись в дверях пополам, вышел.

Гришка — за ним. Всегда ли в его возрасте, когда и самостоятельность появляется, и убеждение в собственной безопасности не подвергается сомнению, слушают матерей?

Пошли. Большую часть пути миновали благополучно. Налегке шагается быстро, и время в разговоре летит незаметно.

Перед Гусино, справа, показалась группа фашистских солдат в белых маскировочных костюмах. Остановились, посмотрели на Гришку и председателя, но стрелять не стали.

— Разведчики! — тихо, будто его могли услышать, сказал дед Никифор. И еще тише: — Не повернуть ли нам восвояси?

Мальчишка подумал о том же, да сухари опять словно увидел, запах их почувствовал, забытый вкус размягченного в кипятке хлеба и, сглотнув голодную слюну, упрямо затряс головой:

— Нет, дед Никифор, мне обязательно надо дойти до Валышево.

Председатель потоптался на месте, однако пошел за ним.

Снег близ Гусино весь в черных пятнах свежих воронок, между ними виднелись трупы немцев и красноармейцев.

— Вот оно как! — снова остановился дед Никифор. — Брали, выходит, но опять не удержались. Эх ты, мать честная!

Дома в деревне стояли непривычно редко. На месте двух свежих пожарищ в солнечное небо вились серые клубы дыма...

— А вдруг наши еще в Гусино? Давай посмотрим, а? — нетерпеливо ухватил за рукав председателя Гришка.

— Скорее, на немцев нарвемся.

— Так не видать же! Пошли, пошли, дед Никифор. Не бойся.

Они поднялись от реки к началу улицы, и тут из-за угла показались два эсэсовца в черных шинелях, с автоматами на груди. Встреча была неожиданной для тех и других. Замерли на месте председатель и Гришка. Остановились эсэсовцы — откуда здесь русские, почему? Тот, что повыше ростом, впился в мальчишку острым взглядом, поманил к себе. Гришка поднял глаза на председателя — подойди ты, ты же взрослый! Эсэсовец понял его намерение:

— Наин! Кнабе! Кнабе!

Мальчишка не шевельнулся. Взбешенный неповиновением эсэсовец пружинисто подошел сам, ткнул автоматом председателя — отойди! — что-то отрывисто заговорил, тыча пальцем поверх головы мальчишки. Выхватил из ножен кинжал. Гришка втянул голову в плечи, зажмурил глаза. Почувствовав под носом что-то шершавое и холодное, разомкнул веки — фашист тыкал в лицо отрезанной шишечкой красноармейского шлема, который он, убегая из дома, натянул на голову вместо шапки... Снова замелькал перед глазами кинжал, задергался из стороны в сторону, вверх и вниз великоватый для Гришкиной головы шлем.

Как фашист ухватил его за шиворот, как он скользил по льдистому снегу, обдирая в кровь руки после крепкого пинка, мальчишка узнал от председателя, когда пришел в себя и увидел, что на нем нет меховых рукавиц.

— Так фриц же забрал. Не помнишь разве? — перехватив взгляд мальчишки, сказал председатель. — Шлем ему твой не понравился, из-за него все получилось. Ты-то ладно, а я, старый дурак, почему не подумал об этом? Посмотри, что он со звездочкой сделал.

Гришка стянул с головы шлем. Зеленая звездочка на нем была перерезана крест-накрест и наполовину ободрана.

— Пойдем-ка обратно, ну их к шуту, — сказал председатель.

— П-пойдем, — согласился мальчишка, — т-только отдышусь маленько.

Дрожащими руками он натянул шлем, кое-как застегнул пуговицу и стал ждать, пока пройдет страх. Он начинался почему-то всегда в животе, потом подкатывал к горлу, туманил голову.

— Вставай, хватит сидеть, — подогнал дед Никифор. Мальчишка поднялся. Страх еще не прошел, но он уже мог преодолеть его.

— Дед Никифор, мне на свою деревню взглянуть охота, — протянул Гришка совсем по-детски. — Хоть одним глазком!

— Ну и неуемный же ты! — рассердился председатель. — Ладно, посмотри, а я здесь подожду. Ноги, понимаешь, вроде как судорога стянула.

Гришка стал подниматься улицей в гору и у дотлевающего дома увидел красноармейца. Он палкой подгребал к себе угли. Обе ноги бойца были оторваны. Сквозь тряпки, которыми были замотаны обрубки, проступала кровь.

— Вы ранены? — спросил Гришка.

— А ты не видишь?

Старое лицо красноармейца было худым и черным. Глаза лихорадочно блестели. На скулах бугрились желваки.

— Как же вы теперь?

— У угольков не замерзну, а ночью уползу к своим.

— А где они?

— Сходи и посмотри, — на что-то рассердившись, сказал раненый.

Гришка эти слова воспринял как приказ и побежал в гору. Взбежал наверх, не таясь, и сразу упал, пополз обратно от засвистевших над головой пуль. Красноармейцы окопались совсем недалеко, за шоссе, а в Валышево были немцы. Рассказал об этом раненому. Тот выругался:

— Вернусь, я им, сволочам, покажу! Взяли деревню, так зачем драпать? Добегались уже, хватит!

Вернусь... Это еще когда будет, а мальчишку интересовала сиюминутная судьба красноармейца, и он спросил:

— Немцы вас видели?

— А куда я от них спрячусь?

— И в плен не забрали?

— На кой черт я им такой нужен? Решили, что я без них сдохну. — Раненый говорил тяжело, с хрипом. Передохнув, продолжал: — А я до-тя-ну-у до вечера и уползу-у! — Заметив в глазах Гришки сомнение, угрожающе произнес: — Ты вот что, парень, не смотри на меня так и иди туда, откуда пришел. Нечего меня раскиселивать.

— Я хочу помочь вам, — потянулся мальчишка к безногому.

Тот рассердился еще больше:

— Чем? Чем ты мне поможешь? Уйди, ради бога, с глаз долой!

Безнадежное положение раненого оттеснило собственные злоключения. Гришка понимал, что безногому может помочь только врач, но все равно чувствовал какую-то и свою вину перед беспомощным человеком, которого он покидает, вынужден покинуть, не оказав никакой помощи. Вернулся к председателю хмурым, долго шел молча, потом спросил:

— Дед Никифор, человек может жить без обеих ног?

Председатель покосился на мальчишку — с чего его на такое-то понесло?

— Живут. Без ног и без рук маются, и смерть их не берет. А ты к чему это спрашиваешь?

Он рассказал о встрече с безногим. Раньше что-то мешало это сделать, а что, и сам не мог понять. Председатель крякнул и потряс кудлатой головой:

— Этот не жилец.

— Как это не жилец? Почему? — не захотел поверить мальчишка.

— Выживают те, кому операцию сразу сделают, кровь остановят да в теплую постельку уложат, а со жгутами столько времени...

— С какими еще жгутами? — не дал договорить председателю Гришка.

— Выше раны ногу или руку туго перевязывают, чтобы кровь не текла. Слышал я, часа три этот жгут держать можно, потом все, конец.

В этот вечер Гришка долго не мог уснуть и все твердил про себя: «Останься живым, пусть не убьют тебя немцы, доберись до своих, и тебя спасут, не могут не вылечить такого человека». Мучился, что никогда не узнает, уцелеет безногий или умрет, как думал дед Никифор, и спал плохо. Мать несколько раз толкала под бок: