Павел Кодочигов - Так и было

Малышкин прикинул возможности роты и дал команду отходить по одному. Солдаты внесли свою поправку: сыпанули под защиту деревьев дружно и неслись в лес без передышки. На опушке стали останавливаться: рано или поздно хутор придется брать, стоит ли далеко бегать? Фашисты дальше траншеи тоже не пошли. У них свое на уме: поставленную задачу выполнили, а лезть ночью в лес разумно ли? На этом обе стороны успокоились, а утром пришел новый и жестокий приказ: немедленно взять хутор и перерезать дорогу на город Балвы!

Малышкин собрал в кружок остатки роты и предупредил:

— Заляжете — погибнем! Поняли? Пока фрицы будут глаза протирать, мы должны им на шею свалиться. Ясно? Пять минут на подготовку к броску.

Пока «беседовали», пушка откуда-то появилась, стала выковыривать фрицев из траншеи. Свои пулеметы огонь открыли. Под их перестук рота выскочила из леса и понеслась. Иванов так поддал, что впереди всех оказался, и уже половину пути преодолел, когда заметил, что бежит прямо на немецкий МГ, около которого копошатся двое. Смекнул, что пулемет неисправен, и еще поддал — оживет, так первая очередь ему достанется и патронов фрицы не пожалеют. «Надвое перережут, если исправят», — пронеслось в голове...

Тягучий страх охватил его. Изо всей силы нажал на спусковой крючок, закричал:

— Хенде! Хенде хох!

Пулеметчики не то что рук, головы не подняли. Снова дал очередь, закричал еще громче, мешая немецкий с русским:

— Хенде хох, сволочи!

Результат — тот же. В голове застучали молоточки: «Остановись, идиот! Хорошо прицелься и будешь жить! Остановись же, ну!»

Надо, надо было остановиться. С такого расстояния достаточно одной очереди, но страх сделал тело непослушным, ноги продолжали нести к неминуемой гибели.

Уже совсем ничего осталось до пулеметчиков, уже все бегут из траншеи, а эти... Еще одна очередь по ним. Снова мимо. Но близко. Один поднял голову, оглянулся, вскочил на бруствер и свалился обратно. Второй оттолкнул мертвого от себя и снова прилип к пулемету.

Гришка вдавил ноги в землю и с остервенением нажал на спусковой крючок. Немецкого фельдфебеля отбросило к заднему брустверу. Иванов прыгнул в траншею, опять нажал на спусковой крючок и не отпускал до тех пор, пока не кончились патроны.

Фашисты вели огонь из хутора. Полоснуть по ним из их же пулемета? Перекинул МГ на другую сторону траншеи. Нет, не стреляет. Сменил диск в автомате, зачем-то схватил пулемет за пламегаситель и с ним побежал вперед. Приклад волочился по земле, нерасстрелянная пулеметная лента путалась под ногами, мешала бежать. Он не замечал этого.

— На кой ляд ты его тащишь? Брось! — крикнул Карпенко.

И в самом деле, зачем? Разжал пальцы. Бежать стало легче. Только что пережитый страх еще не прошел и мешал появиться новому. Бежал легко, не думая об опасности, однако влившийся в шум боя голос крупнокалиберного услышал. Поднял голову. В черепичной крыше единственного дома чернела дыра. Оттуда бил пулемет. По инерции пробежал еще несколько метров и упал. Оглянулся — рота лежала. И ему лежать? Но перебьет же всех крупнокалиберная сволочь!

Не спешить бы, отдышаться, унять дрожь в руках и коленях, но где там. Не поднимая глаз, чтобы не почувствовал его взгляда пулеметчик, пополз к дому, но терпения хватило ненадолго — вскочил, последние метры пробежал и оказался в мертвой зоне. С чердака его уже не достать. Огляделся, нет ли где других фрицев, которые подбить могут, и, не таясь, побежал к дому. Встал напротив дыры, вырвал чеку, забросил гранату на крышу и упал, запоздало соображая, что промашка может стоить жизни. Так и случилось — граната скатилась вниз и разорвалась на земле. Его спасла куча свеженаколотых дров и аккуратно, штабельком, уложенный кирпич.

От близкого разрыва зазвенело в ушах, что-то ударило по левому плечу. Чертыхнулся, вскочил и швырнул на крышу вторую гранату. Снова упал, съежился в ожидании нового взрыва, но он раздался на чердаке. Крупнокалиберный умолк. Рота поднялась и захватила хутор.

К Иванову подбежал сияющий Карпенко:

— Грицко, що я знаю! Капитан казав, що к Славе тебя представит!

— За что? — поперхнулся Иванов.

— Как за что? За пулемет на чердаке. Лякался, коли гранату кидал?

— Некогда было. Я после пулеметчиков чокнутый был и ничего не боялся.

— Каких еще пулеметчиков?

— В траншее.

— Этих я не видел. А вот на чердаке... Ну, лякался?

— Нет. Я же сказал тебе.

— Тю! Так не бывае.

— Может, и не бывает, откуда я знаю. Ты когда-нибудь полдиска в убитого всаживал? Нет. А я зачем это сделал? На кой ляд, как ты говоришь, пулемет потащил?

— Ну, загуторил! Що кажешь, не знаешь, зачем гранату кидал? Туточки у тебя гарно получилось — зараз у дирку попал. А промазал бы, тогда що?

Настала очередь Иванову удивляться:

— Так я в твою «дирку» второй гранатой угодил...

— Ха, — думая, что друг шутит, рассмеялся Карпенко, — а першая, значит, у небо улетела и там взорвалась?

— Першая скатилась по черепице и у меня под носом рванула.

— Угу, така славна лимонка, що нос тоби целый оставила и як вона рванула никто не бачил. Не брешешь, друже, як сивый мэрии?

— Две я бросал. Первая...

— Тогда кажи, як ты целехонек передо мной сидишь? — все еще не верил Карпенко.

— Ну и дотошный же ты! — рассердился Иванов, — Первая скатилась вниз и разорвалась на земле, но я за кучей дров лежал, потому и сижу с тобой.

— Так бы зараз и казав, а то «рядом», «пид носом». А второй раз кидал, не лякался? Если бы вторая скатилась, тогда що?

Иванов рассмеялся:

— Сбегал бы к тебе — за третьей.

И Карпенко открыл было рот, да поблизости разорвался снаряд. За ним другой.

— Недолет. Перелет. Трошки поправочку внесут — следующий наш будет, — еще не веря в это, протянул Карпенко — и как в воду смотрел.

Следующий рванул около дома, и началось: виу — разрыв, виу — разрыв. Думая, что в хуторе немцы, по нему открыла огонь своя противотанковая батарея. Всех словно ветром сдунуло в кюветы. Нещадно матерясь, Малышкин всаживал в голубое небо одну зеленую ракету за другой, Карпенко привязал к палке полотенце и размахивал им, но помогло не это. Выручили фашистские автобусы, спешившие прорваться в Балвы. Пушкари перенесли огонь на них и, пока «сбрасывали» автобусы в кюветы, разобрались, что хутор занят своими.

Тишина наступила, да такая, что пение птиц стало слышно, трепыхание их в листве деревьев. Прибежал связной от командира батальона с приказом выдвинуться на шоссе, оседлать и не пропускать машины в Балвы. Нехотя поднялись, пошли, стали окапываться. Надолго ли? Друзья переглянулись и решили, что зарываться как следует не стоит, — впереди еще какой-нибудь хутор есть, его тоже брать придется. Выкопали неглубокие ямки и уселись перекусить. Солнце поднялось высоко и палило нещадно. Остро пахло травами.