Павел Кодочигов - Здравствуй, Марта!

— И я боялся, — признается Сережка, но о том, что Марта о штампе сказала, умалчивает: кто знает, как еще все обернется, удастся отсидеться или нет? Пусть лучше он один пока знает об этом...

* * *

Бродит по улицам девчонка. По каким — не помнит, с кем встречается — не знает. Кто-то знакомый ее окликает — не слышит. Волочит ноги, глаза в землю — главный вопрос для себя решает: в Мажейкяй вывезли — ладно, но сейчас в Германию стали угонять. А это не Литва. Смерть и то лучше. Так не самой ли со всем и покончить, чем мучиться? Но как решиться на такое? Жизнь-то единственная, другой не будет...

Бродит по улицам девчонка, пылит старенькими туфлями. Одинокая, несчастная. Никому не нужная. Кто-то трогает за руку — не чувствует. Сильнее тянут. Поднимает глаза: Марта-переводчица перед ней.

— Ты Валя Тихонова?

— Да...

— А куда идешь?

— Да так... никуда...

— Я с тобой пойду. Можно?

Вместе идут, а вроде бы порознь. Не слышит девчонка, что ей говорит Марта. Потом улавливает какие-то слова, вникает в их смысл. Неужели это правда? Ой, как хорошо бы было!! А откуда она это знает? Хотя...

Смятение на лице девчонки. Первая улыбка пробилась. Походка увереннее стала. Глаза загорелись, надежда в них засияла. "Ногу незаметно для себя под шаг Марты подобрала, ловит каждое ее слово и ушам своим не верит: да неужели же правда все это?

К вокзалу подходят. Эшелон стоит на путях — снова из России везут людей в Германию. Марта останавливается, лицо ее мрачнеет.

— До свидания, Валя. Я на вокзал — надо узнать, откуда они. Может, что новенькое расскажут. Со мной хочешь? Не надо... Опасно это. Ты лучше ко мне домой приходи — я тебе книжки хорошие дам почитать, на гитаре поиграем.

Снова мысли бьются в голове девчонки, но уже другие — дух от них захватывает. Несколько дней шальная от счастья живет, но однажды приходит домой, а там плач, как по покойнику, — не обошла беда семью Тихоновых: в Германию велят ехать.

Значит, зря обнадежилась... Что толку, что освободят Мажейкяй через один-два месяца — их-то уже не будет, увезут к этому времени. Выходит, что напрасно не решила для себя главный вопрос? А что, если... Да, да, надо к Марте! Только она может помочь...

Сидят с матерью на мешках да узлах. Ждут возвращения отца. Он пошел на сборный пункт только с маленькими Полинкой и Витюшкой — так велела Марта. С утра ушли, а все не возвращаются. Не случилось ли чего? Вдруг их угонят? Тогда что делать? А может, и к лучшему, что так долго они задерживаются. Может, не сегодня будут отправлять, а завтра? Хоть один день, а тут поживут.

Идут! Все трое! Но что это с отцом? Навеселе вроде? Нашел время! А он обвел всех победным взглядом и выдохнул:

— Все! Остаемся!

— Да как удалось-то тебе?

— Мне?! Ха! Мне бы ничего не удалось. Марте говорите спасибо! Марте! Только зашел я с этими гавриками, она на меня и накинулась: «Что, говорит, и этого в Германию? А какой от него толк? Сам еле на ногах держится — нужны Германии такие работнички! — да хвост у него — полюбуйтесь. Жена недавно умерла, так он ребятишкам носы не успевает подтирать». Ну, я, как договорились, тоже дурачком прикинулся, поддакивать начал, и забра-ко-вали! Подчистую! Нах хаузе скомандовали. Вот так! Беги, мать, за самогонкой — гулять будем!

— Ты уж и так напраздновался.

— Какой там? Понюхал только на радостях — вас спешил обрадовать!

— То и видно — еле дождались.

— Хватит, мать, праздник у нас сегодня! Такой праздник, что... Пляши, Валюха!

* * *

Трое маленьких детей у Александры Ивановны Драгуновой — две дочери и сын. Из-за этого и просидела, когда привезли, на Мажейкяйском вокзале до ночи — никто не хотел брать многодетную семью. А на улице дождь льет, слякоть. Поздно вечером мельник взял переночевать старшую дочь. Потом сапожник подошел — сынишку забрал. С младшей пошла за город, приютил на несколько дней какой-то добрый хуторянин.

А жить на что? Пошла в Мажейкяй работу искать и еще раз убедилась, что свет не без добрых людей. Разговорилась с местной жительницей Христиной Ивановной, рассказала о своей беде, и дала она хлеб и кров Александре Ивановне и ее дочерям. Сын так у сапожника и остался — полюбили его в этой семье, не отпустили.

У Христины Ивановны сын Сережа, слепой. Комсомолец. В сорок первом, когда фашисты ворвались в город, был он дежурным по военкомату. Не посчитал возможным покинуть свой пост, был ранен и остался без глаз. Потому и не расстреляли — какой вред от слепого?

Так и наладилась жизнь, вошла в новое русло. Угона в Германию Александра Ивановна не опасалась — кому она нужна там с детьми малыми? А вот понадобилась. Велели явиться на сборный пункт. Пришла, а школа битком набитая. Неужели и их увезут? Совсем потеряла голову женщина. Мысль одна — только бы остаться, только бы не забрали.

По одному в комнату вызывают. Выходят оттуда люди хмурые — смотреть страшно.

Заметила в той комнате переводчицу. Обрадовалась — близко с ней знакома не была, но по Новгороду знали друг друга, здоровались. Может, защитит, поможет как-нибудь?

Но когда вызвали Александру Ивановну, за переводчицей пришли, и она ушла куда-то. Пропала последняя надежда, сейчас лишь на себя полагаться надо. Заговорила, не помня себя от страха:

— Я не могу ехать, поверьте. У детей чесотка. Маленькие они. Болеют все время. Я сама больная...

Что только не наговаривала на себя, лишь бы остаться, а ей один ответ:

— Гут.

— Гут. И все.

На вокзал погнали. Там уж эшелон стоит. Сейчас загонят в вагоны и увезут. И тут старшая дочь теребит за руку:

— Мама! Марта пришла! Сходи ты к Марте. Попроси!

— Что ты говоришь? Где Марта?

— Да вон же! Вон стоит Марта. Сходи к ней!

Стала пробираться. Выждала время, когда около нее никого не было, подошла. Узнала ее Марта:

— А вы как сюда попали? Почему я вас в школе не видела?

— Да меня вызвали, когда тебя там не было...

— Поздно сейчас. Поздно! Вот же досада какая — если бы в школе... Что же делать?.. На вокзале у вас знакомых нет?

— Есть! Есть! — радостно закивала женщина. — Только вчера мы с хозяйкой, Христиной Ивановной, у них были. Совсем рядом с вокзалом они... — А о том, что всего единственный раз видела этих знакомых, умолчала.

— Хорошо. Я вас выведу отсюда, и вы сразу к ним. Они надежные люди?

— Они мне понравились... Простые такие...

— Ладно. Рискнем! Только до ночи никуда от них не выходите. А завтра придете, и я вам в паспорте отмечу, что вы не пригодны для работы в Германии...

* * *

Несколько обнадеживающих слов... Они дороги и в обычной, мирной жизни. Но в этом случае требуется немного — естественное движение души, желание помочь человеку, попавшему в беду, может быть, перед кем-то похлопотать за него.

В условиях оккупации все сложнее. Чем в первую очередь можно помочь человеку, подбодрить его? Рассказать о действительном положении дел на фронте, вселить уверенность в скором освобождении. При этом мгновенно взвесить и решить: в своего вливаешь силы или раскрываешь душу перед провокатором?