Юрий Левин - Схватка

— Слава Богу, нашла!

— Кого?

— Вас, — ответила Марыля и слезла с лошади. — Ой, горе... беда...

— Ну ты, тихо, успокойся, — волновался дед Сымон. — Яка беда?

— Палять Гать... Стреляют...

Марыля, дрожа и всхлипывая, все-таки сумела рассказать о беде, постигшей тихую Гать.

Каратели ворвались в деревню. Сначала подожгли несколько хат, а потом, когда люди стали выбегать на улицу, открыли по ним стрельбу. Стреляли по всем. И по детям тоже. А Петруся Шаплыку, подпольщика, который по заданию райкома полицаем был, связали и били прикладами до тех пор, пока не скончался.

Мало кому удалось спастись. В их счастливом числе была и Марыля, она оседлала соседского коня и огородами выскочила в лес...

— Ты один? — опомнилась Марыля. — Где же остальные?

— Шукають Емельяна... Няма яго.

Вскоре появился Виктор Лукич, а следом и Змитрок.

— Марыля? — удивился товарищ Антон. — С каким ветром? Емельян Степанович пришел?

— Не, — ответил дед Сымон. — Яго няма... Гать палять... Там хвашисты... Стреляють...

— Час от часу не легче, — произнес Виктор Лукич. — Рассказывай, Марыля. Что в Гати?

И Марыле пришлось снова повторить все то, что уже поведала отцу. Теперь она, немного успокоившись, говорила внятнее, без слез. Однако когда вспомнила про то, как немцы открыли огонь по соседским ребятишкам, выскакивавшим из горящей хаты через окно, она не сдержалась — заплакала.

Слезы покатились и у деда Сымона. Изменился в лице и Виктор Лукич: окаменело застыли глаза, сурово насупились брови. Он тревожно спросил:

— А до риги не добрались? Там же типография... И Поликарп Петрович...

— Туды, кажись, немцы не пошли. Только по селу бегали.

— Едем в Гать, — властно произнес Виктор Лукич. — Скорее!

Виктор Лукич, дед Сымон и Марыля сели в сани, а Змитрок, оседлав коня, помчал вперед. Он был вроде дозорного: ему надлежало упредить любую опасность, если такая случаем встретится на пути. Поэтому Змитрок пристально разглядывал дорогу и лес. А дед Сымон уж следил только за лошадью Змитрока: коль она бежит, то и ему не следует отставать, и он поминутно дергал вожжами.

И вдруг Змитрок резко остановился. Он заметил какое-то движение: в стороне от дороги, меж стволов деревьев, кто-то пробежал.

Виктор Лукич, оставив сани подбежал к Змитроку.

— Что увидел?

— Там, — Змитрок рукой показал вправо, — кто-то есть. Вроде человек мелькнул.

Виктор Лукич пошел в том направлении, куда указал Змитрок.

— Стойте! Я на коне проеду. Вы тут оставайтесь.

Виктор Лукич остановился, а Змитрок с высоты отчетливо увидел мальчика, перебегавшего от березы к поваленной сосне.

— Стой! — крикнул Змитрок. — Не убегай! Мы — свои!

Мальчик упал на снег и больше не шевелился. Лежачим застал его у сосны подъехавший Змитрок.

Мальчик узнал всадника: он много раз видел этого дяденьку в Гати — и оттого осмелел.

— Я из Гати бегу. Моего папку убили, а мама, кажись, в погребе была, но я ее там не нашел.

— Куда же ты бежишь?

— В Дубки. К маминой сестре.

— А ты не замерз, в лаптях ведь холодно? Снег вон какой глубокий.

— Нисколечки. Мои лапти греють, як валенки... Так, так...

— Ну и молодчина.

Змитрок взял мальчика за руку и привел к саням.

— Так это же Петруся малец, — удивился дед Сымон.

— Шаплыки? — спросил Виктор Лукич.

— Его, — подтвердила Марыля. — Ну, здравствуй, Стасик!

— Здравствуйте! — улыбнулся мальчик.

— Лет-то тебе, Стасик, сколько? — поинтересовался Виктор Лукич.

— Одиннадцать.

— Хлопчик добры, — сказал дед Сымон. — Батьке завсегда помогал. За плугом ходил...

— А отец твой где? — поинтересовался Виктор Лукич.

— Немцы убили. До смерти прикладами били его. Кричали: «Большевик!» — и били. И хату нашу спалили...

— А мою? — вырвалось у деда Сымона.

— Не знаю. Когда немцы ушли из Гати, я побежал в лес.

— Значит, сейчас фашистов в Гати нет? — спросил Змитрок.

— Ага. В лесу сховався и видел, как они сели в автомобиль и уехали. Еще из автомобиля стреляли по лесу.

— Трогайте, Сымон Сысоевич, — сказал, садясь в сани, секретарь райкома.

— И меня возьмите, — произнес Стасик. — Маму найду...

— Садись, садись. Все садитесь!

Змитрок легко вскочил на коня и спросил:

— Где же все-таки Емельян? Неужели на складе подорвался?

— Не верю, — возразил Виктор Лукич. — Он живучий... Емельян не должен погибнуть!

Дед Сымон дернул вожжами, и лошадь легко побежала по заснеженной санной дороге, а седоки — секретарь подпольного райкома и все остальные, опечаленные неудавшимся поиском и разбоем карателей в Гати, умолкли.

У каждого были свои думы. Змитроку хотелось, чтобы лес не кончался, ибо только здесь должен быть Емельян: так ведь Янка на бересте написал... И Виктор Лукич тоже не спешил хоронить уральца: может, объявится где-нибудь, подаст голос?

Где-то вблизи, будто прямо за лесом, что-то гулко ухнуло — не то снаряд, не то мина, и пошла пальба: длинно застрочил пулемет, застучали автоматы.

Война по-прежнему рвала землю.

Емельян бежал изо всех сил.

Ему казалось, что вот-вот его догонят и — прощай, свобода.

Не от опасности бежал Усольцев, к ней вроде привычен был, в свою партизанскую бытность каких только страхов не повидал! От лжи бежал... Дикой лжи!.. Напраслины.

Пучеглазый лейтенант, прижав Емельяна в углу, визгливо твердил:

— А ну, так твою, признавайся, за что жив остался? Все полегли, а он, вишь, целехонек!

Емельян от этих слов холодным потом покрылся, рванул на себе гимнастерку, за ней и нательную рубаху, оголив особисту свою искалеченную грудь.

Лейтенант, как показалось Усольцеву, трухнул: быстро сделал шаг назад и стал шарить по кобуре:

— Ты это что!

Емельян со сдержанной яростью тихо произнес:

— Полюбуйся, как фашисты-гады разукрасили меня.

Особист побагровел, закричал еще сильнее:

— Социалистическую собственность изодрал... И за это ответишь! — велел увести арестованного.

В сарайчике, сыром и тесном, куда привел его красноармеец-постовой, стало Емельяну совсем худо, хотелось волком выть. За что его так? Да, был в окружении. Даже немцу в лапы попал, но до плена же не дошло — фрица прикончил, автомат его взял и убежал. Да, убежал, и не на печь к теще, а к партизанам. Воевал... Любой из отряда подтвердит.

Все ведь выложил лейтенанту этому визгливому, ничего не утаил, никого не обманывал, назвал часть, в которой начинал службу, и партизанский отряд, командира — можно же справки навести, а он свое: изменник, присягу нарушил, врагам Родины сдался... Надо же такое наплести!

Трое суток валялся Емельян в сарае, только на допросы и по нужде выводили, а все остальное время маялся взаперти. Один со своими думами. Снова один... Как бывало... Перед глазами мельтешит пучеглазый лейтенант. Опротивел он Емельяну: злой, суетливый. Кто он? Может, сам и есть враг?.. И на ум пришел полицай Гнидюк, которого Емельян расстрелял за зверства. А теперь — ни оружия, ни свободы.