Юрий Левин - Схватка

Опустились отяжелевшие веки, стало темным-темно... Какая-то длинная рука, будто вилы, тянулась к его лицу. Емельян в ужасе отпрянул и нырнул, как крот, в узкую нору. Долго полз в темноте и мраке... И очутился в светлом зале с длинным столом, за которым сидели двое: один усатый, пожилой, с трубкой во рту, другой — пучеглазый особист. Емельяну очень было знакомо лицо усатого, но не мог припомнить, где он его встречал. И Емельян на цыпочках подошел к нему и быстро-быстро прошептал в ухо: «Прогони пучеглазого, враг он. Убьет тебя...»

«Фу ты...» — очнулся Емельян. Какая чертовщина приснилась! Нет, нельзя оставаться здесь, как-то выбираться надо, а то не ровен час и к стенке поставит пучеглазый. И он вдруг остро ощутил близость смерти.

Такое уже было: в самом начале войны, когда вражий танк подполз к его окопу и начал утюжить. И ведь нашел тогда спасение, живой остался...

А как быть сейчас? Может, сарай подпалить? Поднимется суматоха — бежать можно...

Емельян горько усмехнулся: вот придумал нелепицу, да и спичек нет...

Емельян потрогал руками шершавую дощатую стену — вмиг загорелась бы! — взглянул на крышу и заметил дыру в соломе...

И будто кто стеганул его плетью — вскочил, нашел толстое полено, доску и, примостив их к стене, легко метнулся вверх. Ухватился за балку и тут же уткнулся головой в крышу. Рукой расширив дыру, просунул в нее голову. Убедившись, что у стены сарая спокойно, вылез на крышу и по углу строения тихонько сполз на землю...

Бежал Усольцев без оглядки. А куда — пока не знал. Бежал просто на гудок, на паровозный гудок.

Этот уральский городок, окруженный со всех сторон длинноствольными соснами, был совсем ему неведом, хотя еще до войны слышал о нем, отец сказывал: там озер много и рыбалка щедрая.

Емельян озер не видел, а вот сосны из окон госпиталя хорошо видны были. Все глядел на них и восхищался статью, прямизной стволов. Вот такие, наверное, и есть корабельные, ровные как струны...

И жить хотелось. Снять скорее повязки — с груди, с ноги, с руки. Жить! Прикасаться к этим соснам, к траве — ко всему живому...

Война уже вот год уродует, калечит жизнь... И его, красноармейца Усольцева, тоже не обошла стороной: густо усеяно его тело металлом...

Но ничего, выдюжил. Снова на ноги встал — вон как они его быстро несут! Вот только скула левая ноет — постарался лейтенант. Сплюнув розовую слюну, Емельян бежал, не озираясь по сторонам и не оглядываясь назад. Хотелось скорее подальше убежать от затхлого сарая, от тех трех послегоспитальных дней, тяжелым камнем легших на душу, от обвинений и оскорблений, которые и во сне не могли привидеться Емельяну.

Так куда же он теперь? Ну вот кончится пустынная улица, останутся позади домики-деревяшки — и тогда? Может, домой махнуть? Километров двести будет до Свердловска, а там рядом его родной Исток... Ах, увидеть бы жену Степаниду! Извелась небось, измаялась, ведь целую вечность не писал. Из-за линии фронта как напишешь? А из госпиталя не хотелось волновать ее и детишек, да и правая рука в неисправности была. Думал, выпишут, отпуск небольшой дадут по ранению, тогда и свидание с семьей состоится. А не вышло! Вместо отпуска в особый отдел пригласили.

Снова утренний воздух прорезал паровозный гудок. Он и подсказал: перед открытым местом притормозил, оглядел себя. Достал иголку с ниткой и прихватил кое-как гимнастерку.

Привокзальная площадь гудела — истинный муравейник. Всякий люд здесь мельтешил: женщины с детьми на руках, ребятишки самых разных калибров, но одинаково тощие, бледные, мужики с узлами да котомками и военные — их больше всего было.

Емельян нырнул в толпу и облегченно вздохнул. Куда-то улетучился страх, который неотступно гнался за ним, окончательно исчезли из головы и сарай, и допросы. Все прошлое вытеснила новая забота: как уехать?

И эта проблема решилась неожиданно быстро сама собой: толкнулся на перрон — и прямиком к вагонам-теплушкам, у которых толпились бойцы.

— Куревом богат? — Усольцев вплотную подошел к бойцу с белесыми усами.

— Ну, имеется махра, — ответил тот и в упор посмотрел на Емельяна.

— Моршанская?

— Она самая, — боец снова пристально взглянул на Усольцева. — Ты, брат, здорово помят... И гимнастерку будто корова жевала...

Только сейчас Емельян понял, что вид-то у него и в самом деле сомнительный: гимнастерка, хотя и залатана, но все равно видно, что разодрана. И решил он шуткой-небылицей отделаться:

— Двуногая телка полоснула, отпускать не хотела.

— Сильна баба, — улыбнулся боец. — Держи махру, проказник...

— А едем-то куда? — спросил Усольцев, скручивая цигарку.

— В рай, брат, несемся. Разве не знаешь? А ты-то сам откуда утек и куда собрался?

— В тот самый рай — куда и вся наша братия.

— Значит, по пути...

По платформе прокатилась зычная команда: «По вагонам!» Усатый боец подтянул Усольцева за руку.

Вскочил Усольцев в вагон-теплушку и сразу почувствовал себя неуютно. Кто он здесь? Чужак. Все вон устраиваются на свои места, расстилают на соломе шинели, под головы кладут вещмешки, а у него — ничегошеньки нет...

— Эй, проказник, — вдруг услышал Емельян знакомый голос, — седай-ка рядом, покалякаем про рай.

— Это можно, — и Усольцев примостился на краешке шинели, которую расстелил его новый знакомый.

— Ну как, удобно?

— По-райски! — ответил Усольцев и, повернувшись лицом к соседу, тихо сказал: — Не ваш я... Из другой части... Свою потерял...

— Как потерял? — тоже шепотом спросил боец.

— Долго сказывать... Буду с вами... Мне на фронт надо...

— А ты там еще не бывал?

— С первого дня на передке, — ответил Усольцев и, подняв до подбородка гимнастерку вместе с рубахой, показал грудь.

— Ого-го! — удивился боец.

— Фрицева металлургия во мне уже побывала... Отомстить надо!

— Надо... Надо, — скороговоркой пробормотал боец.

— Укажи мне твоего командира, — попросил соседа Усольцев. — Представиться должен.

— Отделенного или взводного? Нет, лучше ротного, он фронтовик, человек с понятием.

— Мне такой и нужен.

— Пока лежи... На первой же остановке оформим это дело.

Соснуть бы Усольцеву, все-таки ночь в тревоге прошла, но сон не брал его, теперь жил мыслью о встрече с ротным командиром: как получше объяснить свое положение?..

— Зовут-то тебя как? — спросил Усольцев соседа и назвал свое имя и фамилию.

— Захар Нечаев, а по батюшке Иванович.

— Из каких краев родом?

— Шадринск слыхал?

— Как не слыхал. Значит, гусь шадринский.

— Во-во, он самый.

— Воевал?

— Нет, новобранец... Не довелось еще...

— Не тужи, повоюешь... Вон куда немец допер, аж до Сталинграда. А по какой причине засиделся в тылу, ты, Захар, вроде моих годов?

— Пожалели, видать, мою женку.