Юрий Левин - Схватка

— Где дорога, там и путь, — выпалил Стариков. — Поезжай скорее, так будет спорее!

Емельян уже не отвечал, он спал и ничего не слышал. Вскоре и Захар замолк: то ли мысль про железную дорогу иссякла, то ли тишина, воцарившаяся в вагоне, убаюкала.

Пока вагон катился по рельсам, весь первый взвод второй роты, куда был определен Усольцев, крепко спал. Может, конечно, кто-то и бодрствовал, но голоса не подавал. Стояла тишина. Только вагон, изрядно поколесивший по дорогам, скрипел и кряхтел, словно от натуги маялся. К таким звукам бойцы приноровились — спали хоть бы что. Но когда вагон крепко тряхнуло, с визгом лязгнуло железо — проснулись все.

— Сапожник! — услышал Емельян недовольный басовитый возглас, адресованный, конечно, машинисту.

— Как знать, а вдруг авария?

— Какая там к черту авария! Видишь, едем.

И пошло-поехало: каждый по своему разумению давал оценку железному лязгу. Один боец, видно, тот, что про аварию сказал, привстал и, устроившись на коленях, длинно говорил про случай, которому был сам свидетелем, — вагоны дыбом друг на дружку пошли.

— Врешь, дружище! — отрезал бас.

— Ей-богу, не вру...

Емельян, доселе молчавший, решил заступиться за бойца.

— Такое могло быть... И бывало... Зря вы его вруном обозвали...

Бас приподнялся и, бросив взгляд на Усольцева, как ни в чем не бывало сказал:

— А-а, партизан! Мой вам приветик!

Усольцев взвинтился:

— Меня, между прочим, зовут Емельяном Усольцевым.

— А по батюшке Степанович, — бас не унимался. — Как видишь, запомнил. А все потому, что товарища комиссара внимательно слушал, когда он про тебя нам рассказывал... Не обижайся, партизан! Я тебя так величаю из уважения.

— Ладно, — успокоился Емельян, — теперь вы назовитесь.

— Это можно. Только давай не выкать. Иван. Рядовой пехотинец.

— Фамилия?

— Иванов.

— А по батюшке?

— Иванович.

— Выходит, круглый Иван.

— Сообразительный ты мужик, Емельян. Поэтому зови меня просто Ваня.

— С каких краев будешь, Ваня? — подобрел голос Усольцева.

— Их казахстанских. Озеро Балхаш знаешь? Степь да ковыль, саксаул да полынь...

— Вижу. Есть в твоем лице раскосость.

— Это от матери-казашки.

— Ну вот и познакомились. Да, а делом каким занимался?

— Соль добывал да рыбу ловил.

— Знатное дело.

— Сам ловил и сам солил.

— А по-казахски можешь?

— И говорить, и петь, и бешбармак стряпать. Раздобудь мясо, такой приготовлю — пальчики оближешь. Читать люблю казахские книги. Особенно Мухтара Ауэзова. Слыхал про такого писателя? Перед самым вызовом в военкомат прочитал его повесть «Билекке-билек», что означает «Плечом к плечу»...

— Ты чо расхвастался, казах-рыбак? — оборвал Ваню рокочущий баритон, сильно окавший. Иванов огрызнулся:

— Человек спрашивает — я отвечаю. А ты, лесовод, жуй свой чеснок и не встревай.

— Ты что, лесовод да лесовод... От лесоводов пуще пользы, чем от рыбаков. Да чо ты про лес-то знаешь! На твоем солнцепеке одни закорючки растут.

— Ладно, ребята, не спорьте, — Емельян обернулся в сторону лесовода и подумал: «Так вот от кого давеча чесноком потянуло». — Что, брат, чеснок помогает?

— Разве не знаешь? От всех хворей. Никакой аптеки не надо. У меня дома все грядки чесноком высажены... Ем — и никогда не хвораю. Вот так... Запомни, это я тебе говорю.

— Понял, — произнес Емельян. — «Я» — это лишь буква в алфавите. Расшифруй!

— Это чо, можно... Ободов Роман.

— Во-во, Роман, — всплеснул руками Стариков-Бабуля. — Надейся, Роман, на свой карман!

— Чо верно, то верно, — парировал Ободов. — Мой чеснок в моем кармане!

— Если 6 в кармане, у него весь сидор набит этим добром, — Иванов старался уязвить Ободова. — Слышите, как воняет чесноком?

— Чеснок не воняет, а приятственно пахнет. Ты, рыбак, глубже вдыхай — здоровше будешь.

— Будет вам про чеснок, слушать противно, — оборвал спорщиков Нечаев. — У меня имеется иного плану вопрос. К Емельяну, конечно... Помнишь, Емельян, ты про кабак сказывал, про немецкий. Ты там вроде с ними пил... Расскажи-ка...

— С кем это «с ними»? — спросил Иванов.

— С немцами, конечно, — спокойно произнес Усольцев. — Случилось такое. Они меня шнапсом угостили, а я их минным зарядом.

— Елки-моталки! И что вышло? — допытывался Захар.

— Мокрое место... Был кабак — и враз богу душу отдал... Добротные мины у партизан... Дело прошлое... Я вам охотнее про Клима расскажу. Слышь, Климушек, вставай и слушай: что не так — поправишь.

Клим приподнялся, и все, кто был рядом, посмотрели на него так, будто впервые увидели, а ведь он в их взводе уже больше месяца, с того дня, как выписался из госпиталя. Но Клим больше молчал, о себе мало рассказывал, все присматривался к сослуживцам, искал, видно, человека, с которым можно было бы сдружиться, однако так никто ему и не пришелся по душе. И вот нагрянул как гром среди ясного неба Емельян — и к Климу пришло успокоение. Справедливо говорят: старый друг лучше новых двух.

— Было это на исходе лета, — при полной тишине начал рассказ Емельян. — Клим Гулько, выполнив задание своего партизанского командира, возвращался в отряд. Шел знакомыми тропами, лесом, а когда лес кончился, увидел озерцо. Обрадовался Клим: есть возможность воды испить! Но что это? На противоположной стороне озера кто-то в воде бултыхается. Пригляделся Клим: не понять, кто такой голяком прыгает в воде. Тихонечко, осторожненько, меж кустов пошел Клим вдоль берега на купальщика. Подошел поближе и видит: у берега конь пасется, рядышком одежда лежит. Сделал еще несколько шагов. Теперь точно увидел — шмотки немецкие. А из-под них торчит ствол автомата...

— Елки-моталки! — пропел Нечаев.

— Вот именно! — улыбнулся Усольцев. — Климу что было делать?

— Автомат брать! — сказал, будто скомандовал, Нечаев.

— Так он и сделал.

— Догадливый парень! — пробасил Иванов.

— А ты думал... Взял Клим автомат, а немец пока ничего не видит — задорно бултыхается... Теперь, может, сам доскажешь? — спросил Емельян Клима.

— Не, не... Я послухаю. Усе справедливо, — с белорусским выговором ответил Клим.

— Ну ладно... Клим крикнул: «Эй, фриц, плыви сюда!» Фриц замер на воде и уставился на Клима. «Ком», — уже по-ихнему скомандовал Клим.

Немец очухался — разобрался в ситуации — и, приплыв к берегу, поднял руки. Ну а дальше пошло чередом: поверх своей рубахи Клим фрицеву тужурку напялил, немцу же выдал его трусы, чтоб лес наш не срамил, в рот кляп вогнал, сел на коня, фрица же взял на привязь и велел ему пешим двигаться...

— Хитро! — восхитился Ободов.

— Не встревай! — взмахнул рукой Нечаев. — Что дальше-то было?

— А дальше Клим дернул поводья, и лошадь потопала. Ехал Клим кум королю: в немецкой одежонке чувствовал себя в безопасности. А когда к отряду приблизился, скинул вражью форму и на коне с голым фрицем на привязи к самой землянке подъехал... Ой и хохоту было!.. Шутки шутками, а немец-то ценным «языком» оказался: писарем в штабе карательного батальона служил, много знал! А командир отряда за смелый поступок Климу того коня подарил. Сказал: «Бери, лихой разведчик, гарцуй на лошадке по лесам!». Вот такая история...