Юрий Левин - Схватка

— Ладно, не кипятись, Захар, — успокаивал друга Емельян. — Он ведь боец, куда поставят — там и служит. Тебе велят отправляться в заградку — не пойдешь разве?

— Ни за что! Чтоб я по своим?..

— И я по своим ни разу не стрельнул. Ей-богу! Был один момент. Наши в лодку сели и поплыли, а немец начал бомбить. Лодка и повернула назад. У берега бойцы повыскакивали из лодки и врассыпную. А наш командир как завопит: «Стой, стрелять буду!». И стал пулять. Меня в жар бросило. Они остановились. Командир наш, злой такой, выбрал троих и говорит: «Первыми из лодки бежали. Расстрел!».

— Ну и расстреляли? — спросил Галстян.

— Не знаю. Их куда-то увели.

— Вот что творят, — снова не стерпел Нечаев. — Свой своего... Хватит про это. Давайте «мерзавчики», елки-моталки, раздавим, а то скиснут.

— А Фросе из Кыштыма писать будешь? — вдруг спросил Галстян. — Она ждет.

— Не-е, я женатик. Климу отдам письмо. Пущай он пишет ей. Клим, согласен?

— Не зови. Он наверху. Наблюдает, — сообщил Усольцев. — И вообще ему твоя Фрося не нужна. У него Катюша... Понял?

— Да, да, конечно. Эх, елки-моталки, надо было лейтенанту передать письмишко, он же холостой.

— Силен ты, Захар, задним умом, — сказал Усольцев и велел разлить всем из «мерзавчиков».

Ночь прошла спокойно, а утром немцы вновь начали долбить снарядами дом и к полудню основательно развалили его, остался целым лишь один подъезд, тот, который был ближе к нашему переднему краю.

— И население, кажись, завалило, — забеспокоился Захар.

— Вечером попытаемся проникнуть к ним, — решил Усольцев.

— Бедолаги, — сказал Захар и закурил. — Смотрите-ка, человек идет, — обратился к Усольцеву, сидящему на полу у стены, Зубов.

Емельян поднялся и взглянул в окно.

— Не вижу никого.

— Он за домом скрылся. Сам видел. С ведром шел.

— Немец?

— Вроде не немец. В кожушке и зимней шапке. А может, и немец.

— Клим! — позвал товарища Усольцев. — -, Слышал, что Зубов говорил?

— Слыхал.

— Обогни-ка дом справа. Только осторожно. Понаблюдай за ходоком и определи — куда путь держит.

— Есть! — ответил Клим и быстро выскочил на улицу. Усольцев с Зубовым видели, как он, пригнувшись к земле, побежал, затем пополз к уцелевшему торцу, а вскоре и скрылся за ним.

Климову никаких трудов не представляло обнаружить человека с ведром. Он шел, изредка озираясь, вдоль дома и вышел прямо к торцу, за которым стоял Клим.

— Стой!

Мужик в кожушке застыл. Клим поманил его пальцем. Тот сделал несколько шагов и встал рядом с Климом.

— Куда идете?

— К Волге... Воды надо...

Клим не стал больше допытываться, а велел мужику следовать с ним.

Усольцев пристально посмотрел в лицо пришельцу и определил, что ему за сорок, а может быть, и все пятьдесят. Давно не брился. Глаза маленькие, часто мигающие, словом, вид испуганный.

— Кто такой? Назовитесь.

— Ф-ф-фамилия моя, — с трудом произнес, заикаясь, мужик, — Злы-ы-ыднев. Зо-зовут Ан-д-дреем.

— Спокойнее говорите, — сказал Усольцев. — Где живете? Откуда идете?

Злыднев чуть успокоился, и четче стала его речь.

— Живу т-там, где немцы. В з-землянке. И ж-жена т-там, и с-сынок.

Дальше Злыднев рассказал, что шел за водой, потому как давно без воды живут. И Усольцев ощутил, что не всю правду выкладывает Злыднев, что не так-то просто уйти от немцев в направлении к русским. Тут что-то не то, и он спросил напрямую:

— Кто послал за водой? Только честно.

Не выдержал взгляда Усольцева мужик — опустил голову.

— Н-н-немцы.

— Вот это уже правда.

Мало-помалу картина прояснилась четко. Вода, за которой шел Злыднев, — это прикрытие, главное — Злыдневу поручалось по возможности больше разглядеть, что делается у русских: какие дома занимают и конкретно — есть ли еще кто в доме, который они, немцы, только что подвергли артиллерийскому обстрелу.

— Ах, сука-шпиен, — выкрикнул Захар. — Фашистам служишь...

— Н-не с-с-служу, — схватился за голову Злыднев, — з-з-зас-ставили. По-показали на ж-жену и Ди-Димку и с-сказали: «П-пук... П-пук...» Я и п-п-пошел...

Злыднев, волнуясь и заикаясь, рассказал, как голодно и страшно им живется, как немцы измываются над ними, к жене пристают. Усольцев слушал и думал о своем: а нельзя ли использовать этого мужика для дела?

— Грамотный? — спросил Емельян.

— К-ко-конечно.

— Рисовать умеешь?

— Та-так с-себе.

— Изобрази на бумаге свой маршрут — как шел и немецкое расположение. Сможешь?

— С-с-смогу.

Нашлась тетрадка, которую Усольцев положил перед Злыдневым, и он, взяв из рук Клима карандаш, стал изображать линиями, точками, крестиками немецкие позиции. Усольцев понимал, что Злыдневу далеко не все известно, но даже те малые сведения, которыми он располагал, представляли определенный интерес. Вот, скажем, позиция минометчиков, отмеченная крестиком, сразу заинтересовала Усольцева. Удобный подход к ней — по овражку. В том же овражке — блиндаж. В нем минометчики отдыхают, спят. Ночью только один часовой бодрствует... есть над чем подумать?

Через час Усольцев, прихватив Захара, явился к лейтенанту Брызгалову. Взводный надолго не задержал мужика. Допросил и, проинструктировав, как вести себя и что говорить немцам, отпустил.

— Чтоб жене и сыну худо не было, иди! Зачерпни в Волге воды и топай.

Злыднев низко поклонился и ушел, а лейтенант не долго думая вслух произнес:

— «Языка» надо взять... Вот в этом блиндаже, — и он показал на крестик, которым Злыднев отметил минометную позицию. — А?

— И я так подумал... Еще до того, как идти к вам...

— Это хорошо, что наши мысли совпали. Надо связаться с полковыми разведчиками. У них что-то не получается. Ротный говорил: не могут никак «языка» взять.

— Не надо никому ничего говорить. Пока будем докладывать, уточнять — время уйдет. Сами возьмем.

— Кто это «сами»?

— Я и мои орлы... Этой ночью...

— Ну, Усольцев, ну, земляк!.. Дай лапу! — и лейтенант крепко пожал шершавую Емельянову руку...

В поиск за «языком» пошли втроем — Усольцев, Галстян и Гулько. Еще засветло пробрались в ту трансформаторную будку, в которой Емельян покончил с крупнокалиберным пулеметом, и оттуда, разглядев местность, определили очередной рубеж — развалины рухнувшего дома. Тихонько, по одному, проскочили и к развалинам. В них укрылись. Пристроились около уцелевшей наполовину стены, в которой нашли несколько сквозных пробоин, и стали наблюдать. Увидели тот овражек, отмеченный Злыдневым на тетрадном листке прямой линией. В него и впились глазами.

— Вижу, — прошептал Ашот. — Что-то шевелится, подпрыгивает.

— Где? — Усольцев прижался к Галстяну.

— Вон куча. За ней — то ли голова, то ли что-то на ветру колыхается.

— Вижу, вижу.

— И я бачу, — отозвался Клим. — То голова... Скачет... Зябко ведь.