Юрий Левин - Схватка

— Не сумневайтесь, — ответил Захар. — Мы — Красная Армия.

— Ура! — выкрикнул писклявый голос.

— Не надо так громко, — сказал Емельян. — Немцы услышат.

— Проклятое отродье, — сплюнул дед. — Вишь, куды нас нехристи втолкали. На волю не вылазим. Чахнем тута.

Усольцев поинтересовался: кто где жил?

— Я из ентого дому, — ответил дед. — Кое-хто из суседних, порушенных. А вон тот малец, чернявый который, издалеча.

Усольцев подошел к полатям, где лежал черненький кудрявый мальчик лет пяти и испуганно смотрел своими крупными глазами на незнакомого. Он жался к пожилой женщине.

— Не бойся, Додик, — успокаивала мальчика женщина. — Дядя добрый...

— Откуда ты, черныш?

— Я — грузин, — боязливо выговорил Додик. Женщина засмеялась и пояснила:

— Мы научили его, чтоб говорил немцам, что он грузин. Вот и вам сказал. Умница...

— А вообще, ен яврейчик, — встрял дед. — Мы яво от ерманцев прячем. Вишь, уберегли.

Женщина, обняв Додика, рассказала Усольцеву и Нечаеву печальную историю про то, как однажды немцы, подкатив на крытой брезентом машине к дому, где гостили Додик, его мама и взрослая сестренка, приехавшие из Витебска, учинили облаву. Выгнали всех на улицу и начали заталкивать в кузов. Додик поскользнулся и у колеса упал. А поблизости стоял парень лет пятнадцати — Сидоров Коля, он схватил Додика и скрылся. Немцы ничего не заметили. Парень этот на руках принес мальчика в квартиру к своей маме.

— Вот так я заимела сыночка Додика.

— А Коля Сидоров, ваш сын, где?

— К нашим бойцам ушел. Воюет, — смахнула слезу женщина.

Усольцев порылся в кармане и, ничего там путного не обнаружив, кроме перочинного ножика, в сердцах произнес:

— Беда какая, нечем мальца угостить... А ну, Захар, сбегай наверх и принеси кое-чего. Сам знаешь!

Захар мигом вернулся. Принес полбуханки хлеба и кусок шоколада. Усольцев подал шоколад Додику, а хлеб положил на стол.

— Чем богаты, — сказал Емельян и спросил у деда, дымившего цигаркой: — Вы случаем не из белорусских краев?

— Едрено корень, як пазнав?

— По выговору.

— А ты, служивый, не земляк ли, можа, тоже оттуда?

— Почти. Воевал в Белоруссии.

— Ну, земляк... За сустречу не мешало б по чарочке, да нема... Другим разом...

Дед разговорился, все про себя рассказал: как в тридцатом покинул свою деревню под Речицей, а покинул потому, что раскулачивание пошло, и он, почуяв, что и до него ненароком могут добраться, темной ночью с котомкой на спине махнул «куды вочи бачать». Аж до Волги добрался. Здесь и остановился.

— И добре жил, кали б не ерманец, штоб яму халера в бок... Таперча вось тут один в жаночам гарнизоне...

— Дед Кузьма — что надо! — рассмеялась молодуха с распущенными волосами. — Справляется... Командует нами.

Дед подошел к столу, взял нож и принялся разрезать хлеб на мелкие ломтики, чтоб всем досталось. Усольцев приблизился к Нечаеву и над ухом спросил:

— У нас много осталось?

— Чего?

— Ну, хлеба.

— Столько же. Полбуханки.

— Принеси... Мы раздобудем.

Усольцев впервые увидел, как дети, да и взрослые, с жадностью ели хлеб, а женщина, которая сидела рядом с Додиком, совсем не прикасалась к хлебу, а нюхала его. Она отламывала от краюшки маленькие кусочки и давала их мальчику. До боли сжалось сердце у Емельяна. Подумал: может, вот так же голодают и страдают не только в этом подвале, а и в других, не все ведь успели эвакуироваться. А сколько домов завалено — там же люди могли быть...

— Ну что ж, прощайте. Мы пошли, — сказал Усольцев и решительно повернулся.

Старая женщина, молча лежавшая в самом углу, заголосила:

— Не оставляйте нас, сыночки! Прогоните иродов!

— Успокойтесь, мамаша! Дом этот теперь наш. Скоро и весь Сталинград очистим, — уверенно произнес Усольцев и вместе с Нечаевым покинул подвальную обитель.

Утром немцы снова — в который раз! — принялись атаковать дом. Били по нему из разных углов и даже с южной стороны, откуда раньше огня не было. Усольцев забеспокоился: в клещи берут!

С юга строчил пулемет крупнокалиберный, местами даже стену пробил.

— Клим, дуй на чердак и приглядись, откуда он садит? Клим живо помчался наверх и, вернувшись, доложил Усольцеву, что немец бьет из будки, которая вблизи особняка.

— Во куда забрался, падло, — в сердцах произнес Емельян. — Мы в ней с Клиновым были, когда пробирались в особняк. Ну да, то трансформаторная будка.

— Наверное, на ней провода оборванные болтаются...

— Точно. А ну, я погляжу, — и Усольцев кинулся на чердак.

Все подтвердилось: та самая будка, из которой они с Клиновым рванули в особняк. Бил пулемет из небольшого пролома в стене будки. Как же выколотить этого фрица оттуда? Взорвать бы, да взрывчатки нет. А гранаты для чего? И Усольцев решился на отчаянный шаг, о котором он немедленно доложил товарищам, — пробраться к будке и ударить.

— Елки-моталки, — удивился Захар. — Все огнем поливается, а ты говоришь — пробраться к будке... Еще одну могилку рыть придется.

— Не каркай, — отпарировал Емельян. — Решено. Я иду!

— И я, — произнес Клим.

— Один иду. Только один. Двоим там делать нечего. А вы, особенно Галстян, ударьте покрепче. Перекройте их пальбу огнем.

Усольцев, когда вставил в автомат новый диск, уложил гранаты, попросил Клима проводить его до выхода. У порога он вынул Степанидино письмо и передал его другу.

— Если что, напишешь... Адрес на конверте...

Клим не ждал такого — аж язык отняло. Хотел что-то сказать, но не успел, Усольцев скрылся за дверью. Клим побежал на второй этаж, чтоб увидеть Емельяна через окно, но приблизиться к нему не смог — немец не унимался, посылал очередь за очередью. Пули, врываясь через оконный проем, будто пчелиный рой, носились по комнате и хлестали по противоположной от окна стене. Климу пришлось ползти по полу, чтоб пробраться в какой-либо другой закуток.

Усольцев, выйдя из подъезда на улицу, сразу определил, что в одноэтажном особняке никого нет, и он решил обходить этот дом слева, там, за его стеной, обращенной к нашему переднему краю, безопасней. Согнулся и побежал. Прижался к стене особняка, продвинулся к углу и увидел трансформаторную будку. Она по-прежнему поливала огнем. Как же быть теперь? Ползти прямо к будке — могут обнаружить, ведь наверняка у пулемета двое: один стреляет, другой наблюдает, а дырок в стенах будки хватает. И Усольцев не полез напропалую, а сделал зигзаг: пополз от стены на восток, а метров через полсотни скрылся за какими-то кирпичными развалинами. От них взял вправо и таким образом оказался с тыльной стороны будки. Добравшись до нее, прижался к стене и замер. Будка словно живая дрожала от стрельбы.

Малость отдышался и осторожно просунул голову за угол — дверь чуть-чуть приоткрыта. Все верно: будка от стрельбы газами полнится — надо проветривать. Усольцеву аж светлей стало на душе: какая подходящая ситуация. Вынул из сумки гранату, шагнул к двери и, тихо приоткрыв ее, дернул чеку, кинул гранату внутрь будки и сам пулей отскочил от стены и повалился на мокрый асфальт. Граната так грохнула, аж вырвала весь потолок и дверь в щепки превратила.