Николай Бирюков - Чайка

С ним рядом стояли Курц и Тимофей Стребулаев. Курц был, по обыкновению, пьян и тупо улыбался, а с лица старосты не сходило выражение мрачной тоски. Ридлер уважил его просьбу и послал жителей Красного Полесья на погрузочные работы; никто здесь не знал, что это он предал Волгину, но где порука, что не узнают? Может, кто-нибудь из тех, что сейчас приволокут телеги, уже встречался с его односельчанами… Страшно было ходить здесь, ежеминутно ожидая разоблачения, а при мысли, что скоро нужно будет вернуться домой, где, возможно, ждут его соседи, становилось еще страшней: на строительстве все-таки танки, пулеметы, много солдат…

Он вздохнул и, отойдя от немцев, сам не зная зачем, забрался на крутую насыпь.

Здесь вместе с другими строителями, утрамбовывая землю, постукивал кувалдой Степка.

— Поставь на другую работу — присматривать за чем-нибудь, — попросил он угрюмо. — Что я — каторжник, что ли?

— Мне надоть, чтобы ты тут работал… с кувалдой… Понял? — со злобой прошептал Тимофей и, положив на его плечо руку, заговорил во весь голос ласково и с печалью. — Ничего, Степушка, не могу для тебя поделать. Знаешь, такой же я подневольный, как и все… без веса, без правов. Самого пороли… Терпи, сынок! Думаешь, мне-то легко смотреть на тебя? На остальной люд — легко? Кровью сердце обливается, да — эх!.. Терпи, милый!

Он провел по глазам рукой и хотел еще что-то сказать, но, взглянув на дорогу, замолчал: из селя выезжал обоз. Людей, запряженных в сани, было плохо видно; отчетливее был заметен исходивший от них пар — он, как мутное облако, плыл над подводами. На минуту замер весь строительный шум. Люди с ужасом смотрели на это облако.

— Ну, пферде! Иго-го! — неслось с дороги. Сбежав с насыпи, Тимофей в ожидании закурил. Тяжело скрипели сани, доверху нагруженные сталью, железом и пузатыми бочонками. Люди, запряженные в них, шатались из стороны в сторону; под ноги им падали капли пота, смешанного со слезами.

На первых санях, нагруженных двутавровыми балками, сидел фельдфебель с бульдожьим лицом. Глядя на мутное небо, он курил, выпуская дым затейливыми колечками.

Маруся Кулагина, Вера Никонова и Нина Васильева шли, запряженные в третьи сани. Уж много раз касались их спин острия штыков, а в ушах пьяно звучало:

— Ну, пферде! Иго-го-го!

— Нет, не упаду… Еще немного, совсем немного! — как заклинание, жарким шепотом — повторяла Маруся. Другим можно было упасть: они рисковали только собой… А если упадет она или кто-нибудь из ее подруг и немцы увидят гранаты — останется целым строительство, сорвется «катина ночь», погибнет Чайка.

— Бодрее, девчата, бодрее!..

Передние сани подъехали ко рву перед насыпью. Фельдфебель спрыгнул наземь и отрапортовал начальнику строительства, что все материалы доставлены полностью, на станции ничего не осталось.

— Разгрузийт в два счета, — отрывисто приказал Швальбе Тимофею.

Стребулаев подбежал вплотную к саням.

— Родненькие! — Стараясь возвысить свой голос над грохотом бетономешалок, он побагровел от натуги. — Не от себя… по подневолью приказываю: выпрягайтесь скоренько и разгружайте… Богом прошу, чтобы без сопротивления… Злы немцы… Эх, милые, душа скорбит…

Увидев Кулагину, высвобождавшуюся из оглоблей, он испуганно смолк.

Обождав Веру и Нину, Маруся вместе с ними, пошатываясь, пошла вперед мимо передних саней. Тимофей робко преградил им дорогу.

— Красавицы, золотенькие… куда? Разгружать нужно. Маруся, взглянув на него, как на пустое место, направилась прямо к офицерам.

Одновременно с ней к ним подбежал инженер, отвечавший за укладку рельсов, и встревоженно доложил начальнику строительства, что шпалы изготовлены из недоброкачественного материала: дают трещины, переламываются.

— Надо хорошенько последить за плотниками, — сказал Швальбе Генриху Мауэру и выжидательно повернулся к Марусе.

— Измотались… Разрешите отдохнуть чуточку? — попросила она задыхаясь.

— Нет!

Курц улыбался.

Маруся заметила это и упала перед ним на колени.

— Разрешите, господин офицер! Если хотите, мы споем вам и спляшем; если хотите… Только отдохнуть разрешите, совсем немножко.

Не переставая улыбаться, Курц толкнул ее ногой и посмотрел на начальника.

— Что она сказала?

Швальбе нехотя перевел и нетерпеливо щелкнул пальцем по часам: шеф приказал, чтобы работа шла без всяких перерывов на отдых.

— Да? Очень хорошо! — воскликнул Курц. — У меня… хе-хе-хе… большая страсть к зрелищам.

И в глазах Мауэра, плотоядно разглядывавшего поднимавшуюся Марусю, мелькнуло тоже что-то похожее на интерес. Швальбе отрицательно качнул головой.

— Можно! — упрямо настаивал Курц. Ссориться с офицерами Швальбе было невыгодно.

— Только недолго, — сказал он и, круто повернувшись, пошел к берегу.

Маруся поняла, что просьба ее принята. Поднявшись, она обернулась к обозу.

— Девчата, идите сюда — отдых!

От саней отделились девушки и двинулись к блиндажам.

Притащив хворост, солдаты принялись разжигать костер. Курц весело потирал руки: интересно, как будет плясать и петь эта русская девка, едва державшаяся на ногах? Хворост загорался плохо, дымил.

— Пить, — попросила Маруся.

Глаза эсэсовцев смотрели на нее непонимающе.

— Тринкен, — вспомнила она слово, осевшее в памяти в дни учебы.

Курц, смеясь, сказал что-то фельдфебелю. Тот сбегал в блиндаж и притащил полное ведро воды. Маруся понимала, что это было очередной забавой немцев, и все же обрадовалась: жажда жгла губы, горло и грудь, а потом вода ей была нужна, чтобы вернуть голосу силу и выиграть время.

Она жадно припала губами к ведру, которое фельдфебель поднес ей, как лошади, прямо к лицу. Он то и дело отнимал его, с силой ударяя краем ведра по ее зубам. С подбородка у нее лило, платье стало мокрым до подола. Солдаты хохотали. Курц аплодировал, у Мауэра губы скривила улыбка.

«Пусть издеваются, перетерплю, — за дорогу не то видела», — думала Маруся. Судорожно глотая попадавшую в рот воду, она настороженно осматривалась.

Перед дверьми блиндажей встали: у одного — Люба Травкина, у другого — Вера Никонова, к танкам подходили Нина Васильева и с ней еще шесть девчат, а у пулеметов еще никого не было…

— Говорили, что в этих селах хороших девушек не имеется. Смотри сколько! — сказал Курц Мауэру.

Тот безразлично скосил глаза на смертельно уставших девушек, усаживавшихся на землю возле танков.

— Они больше не будут лошадьми. Мы их по-другому используем! — весело добавил Курц и выразительно щелкнул пальцами.

Маруся все пила.

А весть о том, что русские девушки добровольно вызвались петь и плясать, чтобы заработать отдых, быстро облетела стройку. С разных концов площадки и с реки бежали солдаты.