Николай Ссорин-Чайков - Топография счастья

«Приз — в студию!» И с экранов телевизоров или со страниц глянцевых журналов нам улыбаются обладатели сиюминутного счастья — товара. В других шоу или на страницах журналов мы видим тех, кто «нашел свое счастье навек» — состоялся, стал решительно и бесповоротно успешным или просто нашел «свою половину». Погоня за счастьем — одна из навязчивых идей современного общества, а образы счастья практически повсеместны в массовой культуре. На волне этой глобальной индустрии поднимается и научный интерес к счастью [1] См., напр.: Graham С. Happiness Around the World; the Paradox of Happy Peasants and Miserable Millionaires. New York: Oxford University Press, 2009; Gilbert D. Stumbling on happiness. New York: Vintage Books, 2007; Lane R. The loss of happiness in market democracies. New Haven: Yale University Press, 2000; Nettle D. Happiness: the science behind your smile. Oxford: Oxford University Press, 2005; Diener E., Oishi S. Money and happiness: Income and subjective well — being across nations // Culture and subjective well — being / E. Diener & E. M. Suh (Eds.). Cambridge, MA MIT Press, 2000. P. 185–218; Haybron D. M. What do we want from a theory of happiness? // Metaphilosophy. 2003. № 34. P. 305–329; Gerson E. M. On quality of life // American Sociological Review. 1976. № 41. P. 793–806. . Возник междисциплинарный журнал по изучению счастья — «The Journal of Happiness Studies» [2] Среди «инаугурационных» статей первого выпуска этого журнала отметим: Fumham A., Cheng Н. Lay theories of happiness; Diener E., Lucas R. E. Explaining Differences in Societal Levels of Happiness: Relative Standards, Need Fulfillment, Culture, and Evaluation Theory; Lane R. Diminishing returns to income, companionship — and happiness // Journal of Happiness Studies. 2000. № 2. P. 227–246; 2000. № 1. P. 41–78 и 103–119. . Появились большие статистические базы данных [3] Veenhoven R. Wbrld database of happiness, distributional findings in nations, Erasmus University Rotterdam (2010) // http://www.worlddatabaseofhappiness.eur.nl/hap_nat/nat_fp.php; Diener E., Diener M. Cross-cultural correlates of life satisfaction and self-esteem // Social Indicators Research Series. 2009/ № 38. P. 71–91. , а также такие исследования, как проект Адриана Уайта из университета Лестера, который в результате анализа данных ЮНЕСКО, ЦРУ, Фонда новой экономики и других организаций составил «первую в мире» карту счастья — распределения по странам мира оценок самоощущения, продолжительности жизни и удовлетворенности ею [4] http://www2.le.ac.uk/ebulletin/news/press-releases/2000–2009/2006/07/nparticle.2006–07–28.2448323827; White A. G. A Global Projection of Subjective Well-being: A Challenge To Positive Psychology? // Psychtalk. 2007. № 56. P. 17–20. .

Постсоветское российское общество является полноправным участником этой глобальной индустрии. Появились ростки отечественной «социологии качества», которая спешит объявить качество жизни «новой цивилизационной парадигмой» [5] Матвеева И., Михайлова H., Михайлова Н. Качество жизни — новая цивилизационная парадигма // Стандарты и качество. 2000 № 5. С. 56–61; Нугаев P. M., Нугаев М. А. Теории качества жизни в современной западной социологии // Социологические исследования. 2003. № 6. С. 100–105; Бойцов Б. В., Крянев Ю. В., Кузнецов М. А. Системная целостность качества жизни // Стандарты и качество. 1999. № 5. С. 19–23; Лига М. Б. Качество жизни. Индикаторы качества жизни (социальные). Современная энциклопедия социальной работы / Под ред. академика РАН В. И. Жукова. 2-е изд., доп. и перераб. РГСУ, 200К. Аргайл М. Психология счастья. М.: Прогресс, 1990. . Счастье демонстрируется как через потребление, так и на многочисленных новых или основательно обновленных праздниках и обрядах (от Дня города до Дня Святого Валентина и роскошных свадеб). Несколько менее броско, но повсеместно стремление к нему движет культурой нового среднего класса и влияет на его понимание качества жизни — того, что считается «нормальным», что должно быть у каждого. И в этом понимании не столь важно, идет ли речь о второй половине «нулевых» годов этого столетия, когда потребительство вообще и коммерческая индустрия счастья в частности достигают своего апогея, или о начале «десятых», когда кризис заставляет многих быть более скромными и экономными. Идиома «нормальности» с его компонентами потребления характеризует оба периода.

Эта погоня за счастьем пришла на смену советской стройке счастливого будущего всего человечества. Советское счастье — как коллективное, откладываемое в далекое будущее, так и счастье в простоте или счастье оттого, что государство не трогает лично тебя в данный момент, — также занимало центральное место в иконографии социального порядка [6] Petrified utopia. Happiness Soviet style / M. Balina, E. Dobrenko (eds). London: Anthem Press, 2009. , но обладало иной временной и пространственной организацией. Постсоветское счастье демонстративно индивидуалистично и, как броская упаковка товара или даже как сам товар, кажется доступным или, по крайней мере, близким, возможным здесь и сейчас.

Впрочем, значительная разница между советским и постсоветским пониманием счастья не мешает широкому использованию советскости в качестве товара или товарной упаковки в современной индустрии счастья. Как показано в предлагаемой читателю книге, постсоветскость, словно губка, впитывает различные культурные модели. Индустрия счастья находится на перекрестке всемирных культурных потоков, и историческая траектория социализма и советскости составляет только один из них. Глянцевые журналы, телешоу и их идиомы счастья и успеха — как правило, глобальные бренды. Каждая точка в этих потоках (например, «места счастья» каждой из глав этой книги, которые посвящены не только Россия, но и США, Великобритании, Индонезии, Индии) является подобным перекрестком, если не перекрестком перекрестков. Скажем, противоречие между счастьем отложенным и немедленным, между ориентацией на далекое будущее и немедленным удовлетворением характеризует не только советскость и постсоветскость, но и «американскую мечту», замешенную и на протестантской этике, и на потребительском материализме. Эта и другие идиомы счастья и социального порядка находятся в глобальном культурном дрейфе. Они путешествуют, пересекая границы, адаптируясь в новых культурных контекстах и одновременно перерабатывая сами эти контексты по своему образу и подобию. Например, «американская мечта», о которой идет речь в главе Дарьи Терёшиной, — это мечта российских сотрудников, хотя и транснациональной компании.

Топография названных процессов составляет предмет данной книги. Цель ее — набросать в первом приближении этнографическую карту модерна как отражение погони за счастьем, как карту социального пространства, отмеченного его образами. Эта территория новая в нескольких смыслах: массовая индустрия счастья стала и новым историческим феноменом, и новым предметом антропологического исследования. «Этнографическая карта модерна» предлагает новое и необычное для российской науки использование термина этнография.