Андрей Марченко - Терракотовые дни

Просто простыл, но на зло Бойко делал вид, что здоров, был весел без причины. И тайком подтягивал сопли.

Номер Фогеля-Гусинского обыскали. Но ничего существенного не нашли. Кой-какие вещи, одежда без бирок. Только в чемодане нашли бутылку русской водки.

Ланге не задумываясь, сорвал пробку:

— Будете?..

— А вдруг отравлено? — спросил Бойко, ни капли не веря в произнесенное.

— Да полно вам… Слишком мелок масштаб.

Стаканов не было, пили по глотку, прямо из горла.

На столе, словно покойник, накрытый саваном, дремал под платком разобранный пистолет. Ланге сдернул покров: детали были аккуратно разложенные.

— Смотрите-ка, он сыграл немца до последнего… Не стал его портить, разбрасывать, а разложил по порядку. Он был хладнокровен и спокоен. Такие люди почти никогда не ошибаются. С ним нечего было надеяться на удачу, надо быть просто лучше чем он. И где-то Георг был прав — надо было брать вашего приятеля сразу.

Отто стал собирать пистолет. Дело шло у него быстро.

— Когда-то сталкивались с таким? — спросил он.

— Нет.

— Хорошее оружие… Хотите, отдам его вам?..

Со щелчком стала на место обойма. Ланге даже протянул его Владимиру, но тот покачал головой:

— Одного пистолета вполне достаточно.

— А вы не стреляли по-македонски? С обоих рук?

— Стрельба по-македонски — занятие для налетчиков. Больше шума, чем прока. Да и сами посудите: тот пистолет, что вы мне дали, калибра семь и шестьдесят две. Этот, я смотрю, под девятимиллиметровый патрон.

— Ну хорошо, возьму себе… — согласился Ланге. — Вообще оружие как ничто иное характеризует нацию. Взять тот же "Лахти" — оружие надежное, солидное, где-то даже избыточное. Как, собственно говоря, и финны. Такой пистолет можно на неделю спрятать в снегу, переплыть с ним озеро, провести месяц в лесу. Его можно переехать танком — и он все равно будет стрелять. Но финны, известные старьевщики, натаскали в оружие элементы с "Байярда", "Браунинга", "Парабеллума"… Кстати, вы стреляли из Парабеллума? Парабеллум пистолет типично-немецкий. Стреляет хорошо, но довольно сложен в конструкции, чувствителен к загрязнению. Как он вам кажется рядом с вашим, советским оружием?..

— Продолжая вашу речь, замечу, что русскому человеку, вероятней, ближе "наган".

— Ваш "наган" каску не пробьет, разве что долго колотить по каске рукояткой. Да и к тому же, какой он ваш? Он наш, европейский "Nagant". Даже такую пустяковину вы не смогли сделать сами. Если бы не европейцы, вы бы до сих пор дрались бы ослиными челюстями.

— Вы знаете, думаю револьвер ближе славянину как раз из-за барабана. В барабан можно вложить патрон, крутануть его, подставить к виску.

— Ну, тогда понятно. Как по Дарвину: естественный отбор. У большинства револьверов шесть отверстий в барабане. У "нагана" — семь. Вероятность выжить больше. Вообще, эта ваша рулетка от нерешительности. То ли пристрелить себя, то ли нет, посмотреть чего дальше будет.

Не обращая внимания на слова Ланге, Владимир достал свой пистолет, повертел на ладони:

— А здесь, как ни крути, хоть один патрон, хоть вся обойма — пуля сразу у виска. Бойко медленно, задумчиво поднес оружие к голове. Ствол приятно холодил кожу.

— Знаете, всегда меня такие шутки раздражали, — отреагировал Ланге, — либо уберите пистолет от виска, либо стреляйтесь уже…

Владимир убрал пистолет от своей головы и тут же прицелился в лоб Отто.

— Бойко, не валяйте дурака, — хмель сразу вылетел из головы Ланге, — это ведь я дал вам пистолет… Вы это забыли?

— Нет, не забыл. Но неужели вы никогда не думали, что данное оружие я могу обратить против вас. Мы тогда говорили, говорили, говорили… Что вы там сказали.

Ланге облизал внезапно пересохшие губы — язык тоже стал тяжелым и шершавым.

— Я сказал… Сказал, что вы не выстрелите в спину.

— Ну да, конечно! Я пущу вам пулю в лоб! А ну-ка вынимайте свою пушку!

Ланге прикоснулся к кобуре, отстегнул ремень.

— Ну же!

На крик Ланге выдернул пистолет, одним движеньем вывел его на прицельную линию и отщелкнул предохранитель. Палец напрягся на курке.

Но он не выстрелил.

Не выстрелил и Бойко:

— Так бы и сразу…

"Парабеллум" вернулся в карман. Бойко тут же расслабился, стал тяжелым, осел на стул. Ланге секунду подумав, тоже убрал "Вальтер", взял стул, присел рядом.

— Мой друг, вы меня испугали…

Но Бойко не отвечал — он выглядел безучастным, потерянным. Ланге положил ему на плечо руку, но секундой позже убрал, решив, что и так что-то горбит эти плечи.

Бойко молчал, тишина становилась невыносимой, и Ланге стал говорить первое что пришло на ум:

— Война не так страшна, как ненависть. Война закончится, оружие поржавеет. И знаете, кто в ней проиграет?

— Кто? — спросил Бойко.

— Мы…

— Немцы?..

— Нет. Мы с вами. Войну проиграет конкретно Отто Ланге и Владимир Бойко. Потому что мы неправильные. Мы делаем свою работу и не мешаем ее с ненавистью. Мы имеем такую роскошь, ибо трудно быть солдатом и ненавидеть врага, который вчера убил твоего товарища. За войной следует эра ненависти. И хорошо бы, чтоб наши дети дожили до времени, когда люди скажут: "Прощаю и хочу быть прощенным".

— Это вы к чему сказали?

— Все просто, Владимир… Все просто…

Ланге тянул время, растягивал слова, стараясь додумать — а действительно, к чему это сказано. Наконец, нашелся:

— Все ваши земляки клялись в ненависти к немцам. В Германии сейчас модно ненавидеть славян… Жуткая мода, согласен, но тем не менее… Вот и пистолет вы выдернули потому что подсознание кричит: "Убей немца". Но не выстрелили вы, потому что увидели во мне Отто, своего знакомого, к которому зла не питаете.

В доме Назара никто не мог предложить разоблаченному "фон Фогелю" таких же комфортных условий, как скажем, в гостинице "Метрополь". Было здесь, пожалуй, получше, чем в эвакогоспитале, но все же не слишком удобно — маленький домишко с вовсе мизерными комнатами. И уже на следующий день после своего побега Гусь стал готовиться к своему возвращению.

— Знаешь, кто мне еще нужен? — спросил он у Колесника. — Портной…

— Ты разве не знаешь? — удивился Колесник. — Портного убили в декабре.

— Нет, мне нужен нормальный портной — с иголкой и ниткой. Ты, конечно, не подозреваешь, но, вероятно, портные понадобятся вам всем.

Но перед отъездом ему предстояло решить один вопрос, из-за которого он, собственно, и появился в этом городе.

Впрочем, этот вопрос распадался на уйму небольших.

И еще рано утром, когда сели за завтрак, намазывая хлеб маслом, Николай будто невзначай заметил:

— Не в обиду вам будет сказано, но заставь дурака богу молиться — он и лоб расшибет. И хорошо, если только свой.