Андрей Марченко - Терракотовые дни

— Не волнуйтесь… — Ланге задумался, пытаясь вспомнить, как зовут этого старика. На удивление это у него получилось довольно легко. — Не волнуйтесь, Михаил Филиппович. Бойко там нету.

— Вот те на… А где же он.

— Если бы я знал…

Старик широко перекрестился и улыбнулся:

— Ну слава тебе Господи.

В коробке лежал "parabellum". На нем хорошо было видно швейцарский крест.

…А на стадионе в Миронове играли последний матч турнира.

Говорили, что в связи со вчерашним дождем матч сперва перенесут, затем вовсе отменят, а турнир объявят несостоявшимся.

Действительно, поле размокло до безобразия, во вратарских площадках стояли лужи. Еще ветром сломало старую акацию, она упала на трибуну, поломала сколько там лавочек. И были все подозрения, что погода не наладится.

Но комендант постановил: матч состоится при любой погоде. Акацию срубили, лужи вымели.

Мало того, по каким-то непонятным причинам заявил, что все арестованные будут освобождены на время матча. Шеф гестапо, Штапенбенек заявил, что подобное распоряжение выходит за пределы компетенции военного коменданта. Комендант в ответ посоветовал тому помалкивать и делать, что ему сказано, если тому не хочется бороться с мятежом.

Оберштурмбаннфюрер изругался до красного каления, но махнул рукой: безусловно, мало ли проблем?..

И в самом деле — игра состоялась, действительно привезли арестованных.

Монеткой разыграли ворота и мяч.

С немецкой скрупулезностью арбитр дождался, пока стрелки на хронометре не образуют прямой угол: три часа дня.

Дал свисток.

С первых минут матча немцы пошли на штурм, надеясь задавить напором, забить быстрый гол. И, конечно, заработали немного спорный пенальти, форвард грамотно развел вратаря и мяч по разным углам.

Забив гол, немцы отошли к обороне. Оборонялись толково, спокойно. Но ближе к перерыву каким-то непонятным образом удалось раскачать оборону: форвард прошел по линии штрафной и, совершенно не глядя на ворота, пробил, вложив в удар всю массу своего тела.

И после перерыва все началось снова: немцы пошли в атаку, навалились. Наши отбили, выровняли положение, пошли в атаку сами.

Поле было тяжелым, мяч скользким, часто рикошетил, срывался с ноги… Форварды били из-за штрафной, вероятно, надеясь на отскок. Вратари играли все больше на отбой.

Играли так, словно, действительно, отступать некуда, что за спинами защитников не ворота, а Москва, Сталинград у одних, у вторых — Берлин с Кенингсбергом.

В это трудно поверить, но судья, итальянец, старался судить по совести. Союзники-немцы были ему будто симпатичней, но понимал — дай он ненужный свисток, порвутся нервы. Начнется драка, и на поле могут выбежать болельщики. И через мгновенье город взлетит!

Вязкая была игра, с борьбой тяжелой: немцы легко шли на контакт, ставили корпуса, словно в окопную грязь, падали в подкатах.

А в середине второго тайма итальянец назначил в немецкую сторону штрафной. Казалось — ничего опасного: добить до ворот проблематично, попасть просто трудно, а ударить мимо вратаря вовсе невозможно. Будет навешивать — решили все. Немцы для порядка выставили стеночку, которую после удара мяч легко перелетел. Вроде бы, действительно мяч навешивался на дальнюю штангу. Вратарь немецкий вышел вперед, но над штрафной мяч развернулся в ворота. Кипер стал отступать, но уже не успевал отбить. Прыгнул, пытаясь переправить мяч выше перекладины, но лишь коснулся мяча перчаткой.

Этот гол ободрил местных, зашумели трибуны. Но вместо того, чтоб уйти в оборону, местная сборная пошла вперед. Нашла силы прижать немцев к воротам.

Казалось все — еще пятнадцать минут и закончится этот праздник, город забудет о футболе, облетят афиши — их смоет дождем, сотрет наждачной бумагой снега.

К концу матча стало ясно — немцам не отыграться — куда там хоть бы третий не забили.

И судья дал свисток ровно в срок.

Дождь мешался со слезами. Плакали и на трибунах. Кто-то от гордости за своих, кто-то от разочарования.

Мы выиграли, — думали многие, — даст Бог, не последняя победа.

Никто не пел, как потом утверждала легенда, ни про Катюшу, ни "Интернационал". Это было совсем лишним.

Комендант сухо поздравил победителей. Пожал руку капитану и вратарю, затем демонстративно выдал чек.

Команды обменялись рукопожатиями, пошли с поля — делать им там было нечего. Турнир закончился.

Жизнь продолжалась.

Трое игроков были тут же погружены в машину. Позже все они сгинули в каком-то концлагере.

Немногим больше повезло остальным футболистам. Немцы их не трогали, но после войны к ним прилип ярлык "сотрудничавших с оккупантами". Уцелевших таскали на допросы, кого-то даже осудили и отправили казенным коштом все в ту же Сибирь.

Ланге весь матч просидел на скамейке запасных — тренер решил его не выпускать. Когда прозвучал свисток, он молча поднялся и как был в форме, не переодеваясь, пошел в комендатуру. Простудился и всю следующую неделю провалялся в госпитале. Его навещал только Зотов.

Матч закончился…

Да что же это такое…

Матч закончился давно, хотя город долго жил тем матчем. Но часть листовок о том самом матче уцелело. Листовки, которым цена — три довоенных копейки, аккуратно сняли с домов, срезали со столбов, затем хранили, как самое дорогое, что можно было приобрести за годы оккупации.

И будто в городе было не так голодно, как в довоенный голодомор, и солнышко светило. Что с солнцем-то станется?..

А все же как-то не так было при немцах. Нехорошо…

И для людей те одиннадцать людей, что вышли и победили, — были родными и понятными героями. И через много лет иной старик доставал из сундука пожелтевший листок бумаги и говорил своим внукам:

— А ведь я был на той игре.

— Все ты врешь, дедушка, — возмущался его внук, — нам в школе все не так рассказывали…

…Говорят, когда немцы уходили из города, на бронетранспортере, уходящим из города, заметили немецкого офицера.

Кто-то из местных крикнул ему:

— Приезжайте к нам еще в футбол играть! Мы вас опять разобьем!

Немец сказанное понял, но не обиделся. А улыбнулся печально и помахал рукой, затянутой в лайковую перчатку. Вторая рука у него была взята в лубки…

Довелось ли ему еще сыграть в футбол — никто не знает…

Когда закончится последняя война, и похоронят последнего солдата… Когда развеется пепел последней сожженной ведьмы и не дрогнет рука, вбивающая последний гвоздь в последний гроб.

Тогда, пожалуй, нам стоило бы посмотреть по сторонам, примириться и подать друг другу руки.

Назвать героя — героем, назвать подлеца — подлецом и предать его не позору, но забвению. Сделать это, не взирая на знамена. Не взирая на звезды — на те, что на небе и на те, что на груди. Не взирая на кресты — те, что на кителе и те, что на могилах.