Николай Михайловский - Час мужества

— Может, его огоньком треба побеспокоить? — нетерпеливо спрашивал кто-то из комендоров.

Плотик довольно быстро перемещался к нашему берегу, и в бинокль можно было различить не только бревна, но и человека с доской в руках, энергично загребающего воду. Он перебегал с правой на левую сторону, должно быть, боясь, чтобы его плотик не отклонился от курса.

Все находившиеся у орудия с интересом ждали, что будет дальше.

— Необыкновенная цель! — разводит руками Покатаев.

А наблюдатель опять докладывает:

— Батарея противника на сопке Угрюмая открыла по плоту огонь.

Мы смотрим на близкий и в то же время далекий берег противника, но видим не вспышки в скалах, а отвесные султаны воды, взлетающие на середине залива рядом с плотиком.

— Сейчас мы ей заткнем глотку, — решительно заявляет Покатаев и в нетерпении смотрит на зеленый ящик полевого телефона. И тут раздается долгожданный звонок. Команда — открыть огонь. Земля содрогается. Волна горячего воздуха хлынула назад. Новый снаряд в канале ствола, и новый выстрел.

Стреляет уже не только сопка Угрюмая. Наблюдатель засекает вспышки и других немецких батарей. Снаряды ложатся все ближе к плотику. Человек уже не гребет, а беспомощно машет руками в сторону нашего берега...

— Кажется, сейчас в вилку возьмут! — приложив глаза к биноклю, говорит с опаской Покатаев.

В бой за человека на плотике, приближающегося к нашему берегу, вступает вся наша береговая артиллерия, все орудия дивизиона. Но по-прежнему свирепствуют немецкие батареи, и султаны воды все ближе и ближе к плотику. Когда оседает водяной смерч, мы с замиранием сердца следим — поднимется или не поднимется человек.

— Товарищ старшина, плот понесло в море! — неожиданно доложил наблюдатель. Покатаев посмотрел на часы.

— Ничего удивительного. Сейчас время отлива...

А снаряды наши летят и летят через залив.

По признанию Покатаева, такие бои редко завязывались в этих краях даже при проводке вражеских караванов в Петсамо и, вероятно, ни разу даже в часы разгрома конвоев и потопления транспортов у наших людей не бились так учащенно сердца, как теперь, когда они следили за судьбой человека на плотике.

Дело кончилось тем, что плотик унесло далеко в море и гитлеровцы потеряли его из вида. А наш наблюдатель видел, как подошел к нему советский торпедный катер и снял человека.

Больше ничего не удалось узнать о судьбе неизвестного, который приплыл к нам.

Продолжение этой истории по стечению обстоятельств произошло на моих глазах. Закончив свои дела на полуострове Рыбачьем, я приехал на знаменитую Озерковскую пристань, откуда суда ходили на Большую землю.

В темноте толпились бойцы, ожидающие посадки. Грузили пустые ящики, бочки, обломки немецких самолетов. Только за несколько минут до отхода буксира началась посадка. Все устремились к трапу. В это время послышался женский голос: — Товарищи, пропустите контуженого.

Пассажиры посторонились, девушка в белом халате ввела под руку на палубу человека в солдатской шинели и шапке, из-под которой виднелась белая каемка бинтов.

Он опирался на палку, еле передвигая ноги. Его привели в теплый кубрик, он с трудом снял шинель. На первый взгляд он казался глубоким стариком: бледное, иссохшее лицо с выдающимися скулами, впалые глаза.

С удивлением рассматривал он солдат и офицеров, расположившихся за столом на деревянных скамейках, и, кажется, все еще не мог понять, что с ним происходит.

Нагнувшись и сделав усилие, чтоб снять сапоги, он глухо сказал про себя:

— Да, плох ты стал, товарищ, совсем плох...

— Отчего же, тяжело болел, что ли? — спросил забравшийся на верхнюю полку и оттуда наблюдавший за ним матрос.

— Нет, дружок, не болел. Это хуже болезни. И даже хуже смерти... — помолчав, добавил он. Все насторожились.

— Умереть лучше бы, — продолжал он. — А то одна сплошная пытка... У фашистов был...

Наступила пауза, а он, оглядев всех и снова делая усилие над собой, опять заговорил:

— Да, вот значит, стали в последние дни приходить корабли с грузом, войсками, появились у немцев какие-то новые самолеты. И стали поговаривать, что собираются они десант высаживать. Мы, как узнали насчет десанта, всю ночь просидели в бараке, советовались, как наших предупредить. Решили, значит, кому-то надо пробраться. Хоть и расстреляют, а надо предупредить. Вот я ночью и ушел, под проволокой наши уже ход прорыли. Выбрался из лагеря... Двое суток добирался до берега, там сколотил плот и поплыл...

Он огляделся и, заметив сочувствующие взгляды окружающих, добавил:

— А ждали мы наших в лагере, ох как ждали... — И, слабо улыбнувшись, сказал: — Хорошая есть русская поговорка у нас на Волге: «Коли ждешь, выходи навстречу». Вот я и вышел.

Течет река времени, не видно ее берегов. Далеко, очень далеко остались события, свидетелями и участниками которых довелось быть людям моего поколения. И то, о чем я рассказал в этой книге, лишь небольшая частица увиденного и пережитого в огненные годы войны.

Таллин... Севастополь... Заполярье... По-особому дороги мне эти места, ибо люди, которых я там встречал, — есть живое олицетворение, стойкости и патриотизма всего нашего народа. У каждого из них был свой час мужества, когда требовалось проявить силу воли и высокий гражданский долг. Честь им и слава за то, что все они достойно выдержали это самое суровое испытание. Те места, где они сражались, защищая каждую пядь земли, можно считать святыми местами. Поездка в эти края — всегда встреча со своим прошлым, со своей молодостью.

Можно понять человека, которого я встретил несколько лет назад в Таллине на площади Победы. Он был немолод, но еще достаточно крепок. Счастливо улыбаясь, не в силах скрыть волнение, оглядывал он весенний Таллин. Деревья оделись молодой листвой. На Вышгороде распустилась сирень. В пруду плавало множество диких уток. Словом, в природе все радовало глаз, вызывало самое доброе настроение. Человек смотрел и радовался.

Я подошел к нему, мы разговорились. Он оказался шахтером из Донбасса. Отдыхал, лечился в Латвии в санатории, осталось несколько отпускных дней, и он решил провести их в Таллине.

— Я воевал на этой земле и потому она мне родная, — сказал он.

Прошлое... Оно не уходит бесследно. Оно живет в умах людей и нередко вторгается в нынешний день, властно напоминая о себе... На эту мысль меня навела еще одна встреча.

Все началось с того, что редакция флотской газеты решила устроить заочное интервью со своими читателями.. Она попросила их ответить на ряд вопросов, опубликованных в газете. Писем было множество. В ответ на вопрос: «Ваш любимый герой?» назывались имена известных революционеров, героев гражданской и Великой Отечественной войн: Чапаева, Котовского, Олега Кошевого, Зои Космодемьянской...