Ромен Звягельский - Виктория

— Пожалуй, я погощу тут у тебя годков двадцать-тридцать, — пошутил он и широко самодовольно улыбнулся, — придется вызывать нашего папочку на «прелестное торжество».

Практически с начала войны немецко-фашистское командование разработало план использования порабощенных народов Восточной Европы на благо вермахта. В циркулярном письме директора фабрики Крупп говорилось, что восточными рабочими считаются те, кто не принадлежит к германской этнической группе и захвачены в России, на Украине, в Белоруссии, а также в Латвии и Эстонии и привезены в Германию.

Вермахт изначально определил эту группу как низкоразвитый подсобный материал, нечто вроде неодушевленных орудий труда, безжалостное отношение к которым только приветствовалось. Ведь любое простейшее орудие труда быстро изнашивается и приходит в негодность. Тогда его выбрасывают и берут новое.

Индивидуальное использование восточного рабочего должно было быть согласовано с германской разведкой. Они не должны соприкасаться с рабочими других национальностей, их должна всегда сопровождать к месту отбывания трудовой повинности охрана. На правой стороне груди они должны носить знак с надписью «Ост» — «Восток».

Для содержания этих рабочих в Германии, на территории других, перешедших под управление вермахта земель, организовывались лагеря нескольких типов. В их числе лагеря для лиц в возрасте до двадцати лет, трудовые исправительные лагеря, лагеря для военнопленных, гетто и другие.

В памятках об обращении с восточными рабочими предписывалось «содержать восточных рабочих в закрытых лагерях, обособленных по поло-возрастному принципу, при производстве работ рабочие всех групп должны находиться под охраной часовых, всякая связь с местным населением им запрещается, покидание рабочего места строго карается».

Каждое утро после завтрака надзиратель Хофке зачитывал им требования «дойчедисциплин», а его двойник, чахоточный Клаус, переводчик, также гавкающе повторял правила на русском. Зачем им это надо было, никто не понимал. Ну, ладно заключенные встают в пять, но чтобы себя так мучить?..

Прошел уже год, как Вика находилась лагере «Фогельгезам» недалеко от Торгау.

Сначала поговаривали, что их везут в Берлин. По дороге в вагон набили сто человек, а может и больше. Сейчас она не понимала, как они там все умещались. Ехали долго, несколько раз обстреливали, бомбили, на третьи сутки кто-то стал подозрительно дохать всеми легкими, как будто хотел вывернуть их наружу. Они спали в два слоя. Ложились на ноги друг друга. Так и лежали в пять рядов по двадцать человек. Там под окошком, спала Нюра, односельчанка. Ее рыжие завитушки освещало окошечко под потолком, и Вике грело душу это рыжее пятнышко в темном душном вагоне: Нюра была частью ее жизни, и значит, жизнь еще теплилась и в ней, в Вике Сориной, увозимой из родной растерзанной страны в зловонную варварскую Германию.

Кашель раздавался из того же угла, но Виктория посматривала: нет, это не Нюра, ее макушка даже не шевелиться, когда раздается этот раздирающий кашель. Валя Каталенко и Лена Красавина спали рядом с Викой, затылок в затылок. Им было тяжелее, чем остальным. Их обманули злее, вероломнее. Им, можно сказать, двух шагов до дому не дали сделать. Вика не могла заснуть всю первую ночь, вторую, а на третью, заледеневшие от ударивших морозов, они не встали и днем. Так и пролежали обессиленные без еды и воды, потом Вика, наконец, заснула. Она чувствовала, что состав заскрежетал и остановился на какой-то станции, она слышала, как солдаты скинули внешние задвижки и дверь поехала вправо, загородив окошко, под которым спала Нюра. Кто-то забрался в теплушку, пошел по ногам, по головам, вот и Вику кто-то развернул, потрепал по плечу. Она приоткрыла глаза.

Над ней склонился солдат в металлической каске. У него были красные уши, они торчали и светились на ярком свету, Вика улыбнулась.

— Живая? — спросил он по-немецки и отбросил ее плечо, пошел дальше.

Ей пришлось долго расшевеливать собственные пальцы, потом суставы ног и рук, потом оттирать щеки. Она не чувствовала собственных щек и это пугало ее. Она вспомнила бабушку, или ей только показалось, что она ее вспомнила. Один лишь этот золотой светящийся затылок Нюры вдалеке грел ее снова, как может согревать лишь близость земляка в несчастье.

Когда состав стал снова тормозить, она почувствовала в себе силы, чтобы встать и поглядеть в оконце. Окликнула Валю и Лену. Лена сразу открыла глаза, брызнула на Вику своим синим взглядом. Валю пришлось будить подольше. Та размякла в дороге, опухла, приоткрыв глаза, снова заплакала, как будто только лишь прерывалась на сон среди этого молчаливого слезоточения.

Виктория, расставив руки, попыталась встать, но это оказалось делом сложным, ноги не держали ее, все тело тряслось от слабости. Поползла по лежащим девичьим телам к Нюре, к окошку.

— Если им нужна рабочая сила, так ее ж в норме держать надо, а то падеж начнется, — рассуждала она тихонько и вдруг замерла и прошептала только, Но это не моя Нюра!

Еще через минуту в вагоне раздался ее бессмысленный, утиный резкий крик:

— Где моя Нюра! Нюра!

Страшная догадка оправдалась. Нюра умерла в дороге от скоротечного туберкулеза, очевидно, уже разъедавшего ее внутренности, когда состоялась их невероятная встреча в этом вагоне. Ее вынесли на одной из станций, пока Вика была в беспамятстве. На ее месте лежала другая рыжеволосая девочка, с белыми обветренными губами и раскосыми глазами. Вика смотрела на нее, как на что-то внеземное. Той даже стало не по себе.

— Но для чего же нужно так испытывать мое сердце! — вырвалось у Вики, и ей снова захотелось показать потолку кулак, плюнуть в него, запустить чем нибудь, и крикнуть «ненавижу!»

Рано утром — Вика уже привыкла просыпаться за пять минут до побудки и бежать к кранам, — рано утром длинный протяжный крик будил лагерь: «Подъем!»

Крик повторялся еще два раза, пока дежурный ефрейтор не проходил весь лагерь. Тогда в барак входил надзиратель Хофке и громко повторял «Подъем!»

Новенькие вставали не сразу. Они пробуждались долго, стонали от ломоты в суставах. Вика и ее соседки, с которыми она была неразлучна — ростовчанки Валя и Лена — вскакивали сначала с криком Хофке, потом слух их научился ловить первый петушиный крик дежурного, когда тот был еще на задах, вскоре Вика сама собой стала просыпаться за пять минут до побудки.

Она судорожно натягивала на себя чистое белье и лишь потом будила соседок, стеснялась переодеваться при них. Барак был огромный, высокий, нары стояли в два яруса, на них лежали тонкие подстилки. Старожилы догадывались собирать траву и набивать ею эти подстилки. Всю первую зиму Вика и ее соседки проспали на голых досках. Накрывались тонкими тканевыми покрывалами и своими же ватниками. Верхнюю одежду у девушек отобрали сразу по приезду.