Ромен Звягельский - Виктория

Виктории Васильевне и самой было страшновато. Она не боялась уезжать на этом поезде и даже не боялась самого поезда и вокзала, что вообще-то было ей свойственно, но она переживала, что, если потеряется и заедет не туда, то не уложится в сроки визы. В остальном она была спокойна.

Сколько стоило труда доказать радушным москвичам свою самостоятельность. Право на самостоятельность. Когда она приехала в Москву, ее окружили таким вниманием, что был риск не увидеть Москву вовсе, не услышать биения сердца столицы, ее дыхания: мероприятия были расписаны, пешком ей ходить не давали, у подъезда всегда стояла Ильинская «Волга», в номере ее постоянно присутствовали люди — журналисты, телевизионщики, Азаров, Ильин.

У Ильина было знакомое лицо. Его можно было принять за давно потерянного родственника. Впрочем, все люди, молодые, стремительные, рассудительные, как математики, казались ей родственниками, может быть даже братьями.

Но вскоре она поняла, что чего-то не хватает. Она захотела остановить эту гонку, эту шумную мелькающую в глазах карусель, проснуться, прислушаться. Как это сделать, не обидев друзей, она не знала. Но душа ее так рвалась на простор, что в одно прекрасное утро она просто сбежала. До вечера гуляла она по Москве. И лишь часам к шести, когда улица Горького была уже залита розовым светом заката, а внизу в дымке пылали купола Ивана Великого, она представила, какой переполох наверное сейчас в гостинице.

Зато она купила билет на родину.

Еще вчера она хитростью дозналась, с какого вокзала едут поезда на Кубань. Чувство близости к матери и отцу, сама возможность доехать до них за двое суток на поезде, не давала ей покоя. Виктория не хотела, чтобы билет на родину ей принес гостиничный клерк или пусть даже ее закадычный друг Стасик Азаров, она не могла допустить такого кощунства. Первым делом, выйдя утром из гостиницы, она направилась в метро и вышла на Курском.

Перед окошком кассы Виктория вдруг начала сомневаться.

— Мне нужен билет до Темигроевской, — так и сказала в стеклянную перегородку с дырочками.

— Говорите в микрофон, — ответили из кабины.

Виктория повторила. Кассирша долго думала советовалась с соседками и смотрела по бумагам:

— Нет такой станции.

— Тогда до Отрадокубанской. Я путаю.

— Идите в «Справку», а потом голову мне морочьте, — предложила кассирша.

Виктория оглянулась на очередь. «Как это мило».

В «Справке» Виктория тоже ничего не добилась, ее спрашивали, какие города рядом, но она не могла ответить. Разозлилась Виктория, пошла в буфет, выпила «Нарзану». Потом вернулась в кассовый зал, стала пробовать счастья во всех окошках подряд, благо очереди были небольшие.

В семнадцатом окошке молоденькая кассирша выдала-таки ей билет на поезд Москва-Армавир, который по ее, кассирши, подозрению должен был остановиться и в Отрадокубанской.

И лишь сейчас, на перроне, ее начало беспокоить, что вокзальная кассирша могла выдать билет совсем не на ту станцию, не в том направлении, и она тоже уточнила у проводницы своего вагона, которая наконец-то выползла в тамбур и открыла дверь над перроном, не спуская верхнюю загородку:

— Скажите, по крайней мере, этот поезд едет в Краснодарский край?

— Рано еще заходить, дамочка, — откликнулась проводница, впрочем весьма ласково.

Так они и простояли минут двадцать тесной группкой: Виктория, Азаров, Ильин и Нелли.

— Викочка, милая моя, как мы тебя отпускаем, я себя ругаю, — бормотал Ильин, — теперь, когда я встретил вас, я за вас отвечаю. Это тогда в Германии — главное было — выжить, потом главное было — свобода. Теперь главное — держаться друг за друга.

— Спасибо вам, — беспрестанно повторяла Виктория, а сама мыслями была уже в дороге.

Она не представляла, какой застанет свою станицу, она и помнила-то ее как бы изнутри, а со стороны, с дороги, не представляла. Очевидно, это должно было быть совершенно другое зрелище. Она помнила речку, вдоль которой лежала снежная степь. Как-то она доберется до своего гнезда, до своих кровей…

— Переоделися? — мужчина приоткрыл дверь и постучал.

— Проходьте, — позвала Виктория.

— Что, спать не собираетесь?

— Посижу, пока можно в окно что либо увидеть.

— Добре. А я, с вашего позволения, подремлю. Утро вечера мудренее. Вы не сказали, чьи будете. Я-то в Темиргоевской всех, почитай, знаю. К кому в гости?

— К Сориным, — просто ответила Виктория, и мужчина больше не стал ее тревожить.

В окне проплывали фонари, рассеивающие свет в бледнеющем небе, переезды, станции, деревеньки, и утопающие в осенних бурых лесах церковки, видные со всех дорог и со всех сторон света.

Она смотрела на свою землю, которую не видела двадцать восемь лет и упивалась ее красотой, сочностью и близостью: выходи на любой остановке и прижимайся к ней грудью, обнимай и целуй ее, добрую, родную землю.

Бельгия была оставлена фашистами в сорок четвертом году. Союзные войска предоставили страну самой себе, начав, однако, навязывать такую экономическую политику, в которой бы учитывались в первую очередь интересы Англии и Америки. Но и присутствие главного победителя ощущалось в стране, столь долго находившейся в фашистской оккупации.

Когда собака Такса зашевелилась на постели, в ногах Барбары, первым проснулся Хендрик и обнаружил, что Барбара, как всегда, заснула с включенным светом и молитвенником в руке.

Такса тяжелым прыжком опустилась на пол и заметалась возле дверей спальни. Скулеж ее удивил Хендрика, и он сказал в пол-тона:

— Ну, что с тобой происходит весь вечер, Такса?

— Что? — проговорила просыпающаяся Барбара, — Который час?

— Половина двенадцатого ночи, дорогая. Может быть, она беременная?

— Кто, Элиз? — не понимая, зевнула Барбара, и Хендрик записал себе в память поговорить завтра с женой обстоятельно о личной жизни дочери, потом пояснил:

— Я говорю о собаке, душечка.

В это время Такса встала столбиком и даже какое-то время играла роль суслика, сложив на белом жабо свои коротенькие широкие лапки. Потом снова начала копать под дверью.

— Я тебя давно просила вырезать для нее маленькую калитку, — упрекнула Барбара и хотела было повернуться на бок, но собака вдруг так призывно взвизгнула, что у Барбары мгновенно исчез сон, она уже предвкушала долгий затяжной лай Таксы.

Так оно и вышло.

— Ну, хоть морду ей завязывай, — взмолилась она и, с недовольством встав, пошла выпускать собаку, — Ты весь дом перебудишь.

— Было бы кого будить, — подозрительно произнес Хендрик, спуская ноги, — Где твоя дочь?

В прихожей послышался звонок.

— Ну, вот же она! — беззаботно откинула ладошку Барбара, — И не так уж поздно.