Ромен Звягельский - Виктория

Длинные лодки, втиснутые между большими и средними баркасами, плоскими и высокими шхунами, поджидали своих хозяев на привязи, как порывистые борзые, не ведающие и минуты спокойствия. Лодки скреблись носами о причал и кивали подходящим людям

Напротив причала стояли металлические и деревянные столы. Несколько продавцов еще находились около них, внимательно наблюдая за товаром. Одна пожилая дама в белом халате, докладывала в лотки красную икру разных сортов. Азаров никогда не знал, что красная икра бывает столь различна по цвету и размеру зерен. Продавщица увидев, что он подходит, достала несколько картонных полосок и, словно ковшиками, подцепила порции разных сортов, протянула Стасу на пробу.

Он медленно брел вдоль реки, глядя то на ее серые воды, то вдаль, на город, на приближающийся собор.

Виктория нравилась ему, она тоже его «задела». Он еще никогда не испытывал притяжение к женщине старше себя по возрасту. Он был моложе ее на восемь-десять лет. От нее, что называется, шли флюиды. Ее душа тянулась к нему, он так решил, он решил, что чувствует это.

Она попросту не отходила от него, когда он спускался в холл, рассказывая о своей семье, о детях, о своей работе. На чердаке была мастерская, но туда его не приглашали, да и времени не было.

Теперь, вдыхая запах тины, водорослей, моря, так похожий на запах московской весны он думал о том, что никому еще в своей жизни он не был так интересен, как ей. Она буквально интервьюировала его вчера за ужином и не отпускала до поздней ночи.

— Кто журналист? — все время спрашивал Якоб, обращая к жене насмешливо-ласковый скрыто-беспокойный взгляд, — Станислав или ты?

Он, так же как Филипп Дескитере делал ударение в его имени на втором слоге.

— Не слушайте их, Стасичек. Расскажите, где вы родились, как попали в газету? У вас большой дом?

Вопросам ее не было конца, он не успевал отвечать. Дети внимательно следившие за губами матери, пытались повторить их движения.

Виктория оказалась на редкость гостеприимной хозяйкой. Азарова это приятно удивило, как и ее живопись. Он кое-что понимал в этом. Во-первых, сам успел поучиться в Суриковском три года, во-вторых, в среде московских физиков-лириков, как он называл «Клуб самодеятельной песни», в окружении философствующих поэтов и художников нельзя было не нахвататься познаний в современной живописи, особенно, авангардной.

Когда детей отпустили, Вика повела его в ту самую гостиную, из которой был выход на крыльцо.

— Где же твоя гитара? — живо вспомнила она.

Якоб сказал ей что-то на фламандском, она отрицательно покачала головой, наклонила голову, как бы извиняясь и делая просящее лицо, и в довершение тихо и серьезно ему улыбнулась. Стасу показалось, что муж с неохотой согласился с ее ответом и слегка пожал губами. Огонек, было вспыхнувший в его глазах, угас. Он поцеловал жену и примостился рядом с ней у камина.

Младшая девочка лет десяти, которую звали Лидвина, как оказалось, стояла наготове за раскрытой дверью. Услышав слово «гитара» она впрыгнула в комнату и предложила матери сбегать за инструментом. Через несколько минут она несла гитару, но это была гитара Смейтсов.

Стасу стало интересно опробовать инструмент.

— Что бы вам исполнить?

— Слушай, а спой, русский романс, — попросила Виктория.

Она говорила по-русски лучше, чем Филипп. Говорила шустро, смешно, по-одесски точно трансформируя слова и достигая виртуозного, ювелирного попадания в цель. Жак, или Якоб, как он сначала представился, знал мало русских слов, но уж они отрабатывали свое за весь словарь Даля. Азаров еще не спрашивал, откуда они знают русский, хотя при первом знакомстве выказал приятное удивление, на что они оба потупились и грустно улыбнулись. Это могло означать, что «всему свое время».

— Романс? — Азаров озадаченно призадумался.

Только тут он осознал, что еще не успел привыкнуть к этим людям, проникнуть в их головы, почувствовать их характеры. Он мог только открыться перед ними через голосовые связки и быстрое замысловатое перебирание гитарных струн. Показать себя! Ему почему-то очень хотелось, чтобы им, особенно ей, понравилось, как он поет. Это было самым сокровенным его желанием в эти минуты.

И тогда он обнял гитару и взял аккорд и опустил свою правую кисть, и потом она уже сама, не спрашивая его воли, подлетела к струнам и стала нежно целовать их подушечками пальцев, так точно и так нежно, что звук получался похожим на вибрирующий и глубокий звук церковного органа.

Да-да, того органа, который он слушал на следующий день два часа подряд в соборе, по которому начинал сходить с ума.

Он закрыл глаза. Он всегда закрывал глаза, когда пел, чтобы не спутать слова. Дальше текст песни шел сам собою, как и перебор пальцев, мозг его отключался от происходящего, но главное было — сначала закрыть глаза. Он отдавался звуку гитары и собственного голоса, как потерпевший кораблекрушение отдается поддерживающим его пластам водной стихии и неведомой спасительной деревяшке.

Неожиданно он почувствовал какое-то движение в комнате. Он открыл глаза и растерянно, не переставая петь «… в отжившем сердце ожило..»., изумленно посмотрел на Викторию.

Нет, она сидела не шевелясь, но внутри нее что-то происходило, какое-то движение, отразившееся на ее лице. Именно его и почувствовал Стас.

В глазах ее стояли слезы. Ее нижние веки наполнялись невесть откуда взявшейся влагой.

Лицо ее пошло пятнами, ясно стало, что мурашки бегут по ее спине и она того гляди разрыдается. Вдруг она высоко закинула голову и посмотрела на мужа наполненными слезами глазами, ища в нем понимание. Понимание чего?

Якоб поцеловал ее лоб и, закрыв глаза, кивнул ей, как кивают маленькому ребенку, когда агукают ему. Она и впрямь казалась беззащитной в эту минуту.

Азаров не прекращал петь, он впервые видел, как душа человеческая светлеет и преобразуется, как на глазах молодеет женское лицо. Может быть, впредь стоит петь с открытыми глазами…

Мелодия, то гортанными переливами поднималась вверх, то горными порогами спускалась вниз.

Он еще напористее, еще страстнее запел второй куплет, и теперь уже смело смотрел на Викторию, по лицу которой текли тихие слезы.

Якоб, обнимая ее голову и прижимая ее к своей груди, больно зажмурившись, слушал песню.

Единение этих троих людей было таково, словно один электрический разряд сплавил их в единый монолит.

Он вошел в собор. Проходя величественные многоярусные ворота ощутил себя задавленным, маленьким существом, выходящим в Бесконечное.

Сразу повеяло холодом. Пройдя несколько дверей, оказался внутри собора, огромного полого космоса. Тихо переливаясь где-то на уровне верхних цветных витражей, играл орган. Зал был огромен. Все пространство заливал теплый цвет охры: резные стены, боковые кабины для исповеди, дальние и ближние кафедры епископа и бесконечные ряды скамеек — все было светлого дерева. Прихожан было немного — судьба всех Домских соборов такой величины. Перед ним шел проход, по бокам которого на расходящихся от него скамейках сидели молящиеся. Музыка прерывалась на несколько минут и епископ начинал читать молитву, высоким отеческим голосом, потом один какой-нибудь аккорд органа подхватывал его протяжное пенье, вступал невидимый хор детских голосов.