Василий Смирнов - Саша Чекалин

Если бы можно было сейчас заговорить с Митяем! Но об этом нечего и думать. Можно только смотреть на Митю и мысленно разговаривать с ним…

На этот раз допрашивал другой офицер, толстый, о водянистыми, бесцветными глазами и прилизанными белокурыми волосами, зачесанными гладко на пробор. Судя по знакам отличия, он был выше по чину, чем предыдущий. Он допрашивал по-русски, чисто, но как-то деревянно выговаривая каждое слово.

И так как Саша по-прежнему ничего не отвечал, офицер стал допрашивать Митю.

— Его знаешь? — спросил он Митю, указывая рукой на Сашу.

— Не знаю, — глухо, исподлобья глядя на офицера, ответил Митя.

— Были вместе в партизанском отряде?

— Я не был в партизанском отряде, — медленно проговорил Митя, взглянув на Сашу.

— А ты тоже скажешь, что не был? — тяжелый вопрошающий взгляд офицера словно буравил Сашу.

Саша молчал. Он выпрямился, поднял голову, встряхнув длинными спутанными прядями черных волос.

Ему вдруг захотелось сделать что-то такое, чтобы это воодушевило Митю и дошло до Гриши Штыкова, которого он так и не видел и ничего не знал о его судьбе.

Слегка прищурив глаза, Саша смело, с вызовом посмотрел на офицера, переступил с ноги на ногу и снова неожиданно для стоявших рядом конвоиров быстро рванулся к столу. Но за ним зорко следили. Кто-то из солдат схватил его сзади за воротник, другой сильно, так что у Саши хрустнули зубы, ударил по лицу.

— Отведите их, — сказал офицер, поморщившись. Мясистой, в золотых перстнях рукой он потер свою гладко выбритую, синеватую щеку, сплюнул. — Повешу!.. — вдруг исступленно закричал он, вскочив со стула и затопав ногами так, что зазвенели у него на груди кресты и медали. — Повешу!.. Завтра же повешу! Ну-у!

Он выбежал из-за стола, тяжелый, грузный, с перекошенным лицом, подскочил к ребятам, потрясая кулаками.

Саша ожидал, что фашист начнет бить их. Но бить ребят на этот раз не стали.

Их обоих отвепн в подвал, туда, где раньше находился Саша.

«Будут подслушивать» — сообразил Саша, когда они остались вдвоем с Митей.

Но кто помешает им говорить шепотом, так, чтобы ни одна душа больше не слышала?..

Саша протянул Мите руку. Тот схватил ее, крепко сжал. Без слов они сказали друг другу больше, чем словами. Самое главное — они были вместе.

Немного спустя за Сашей снова пришли. Для него не сделали исключения. Допрос только еще начинался: Обратно в подвал Сашу принесли. Снова облили ледяной водой. Тогда он очнулся…

Надежда Самойловна с Витюшкой в это время были в Песковатском. Марья Петровна, заливаясь слезами, рассказала им, как оккупанты взяли Павла, как увели его неизвестно куда, наверное на расстрел. Она, как и все в Песковатском, не знала, что Саша бежал с отцом. Рассказала Марья Петровна и про Сашу:

— Схватили Шурика в нежилой избе… Там он ночевал, к нам не пошел. У нас на постое солдаты были… Двадцать солдат и полицаев схватили Шуру. И не мог он один, вдобавок хворый, обороняться. А выдал его староста Авдюхин, сообщил через своих людей в город… Что теперь с Шурой, никто ничего не знает…

Пришел свекор. Надежда Самойловна с трудом узнала его: так он постарел, сгорбился за последнее время.

— Ну вот… дожили… — сказал он глухим, вздрагивающим голосом и снова вышел в сени.

Витюшка видел, что дедушка заплакал.

Тоскливо прошел вечер в полутемной избе, при тусклом, мерцавшем свете ночника. Еще тоскливее тянулась ночь.

Казалось Надежде Самойловне, что не будет конца этой ночи. Сухими, воспаленными глазами смотрела она на чуть теплившуюся перед иконами лампаду. Слышала, как жарко молилась свекровь, шепча: «Спаси, господи, Александра… и Павла… сохрани им жизнь…»

Утром, еще до рассвета, свекровь поставила самовар, собрала на стол. Надежда Самойловна снова ни до чего не дотронулась.

И только она собралась уходить с Витюшкой в город, чтобы там у знакомых узнать про мужа и сына, как в избе появился староста Авдюхин. Свекровь затряслась, увидя его, а свекор громко засопел, нахмурился, сжимая и разжимая все еще крепкие, заскорузлые кулаки.

Авдюхин, войдя в избу, снял шапку, перекрестился, ласково поздоровался. Ему никто не ответил. Но это нисколько не смутило старосту.

Посмотрев на Надежду Самойловну, Авдюхин покрутил рыжеватой бородой, ухмыльнулся и, не отходя от двери, притворно-добродушным тоном проговорил:

— Давненько, Самойловна, не видались… Что ж, идем в город, сына выручать…

Поняв намек старосты, свекор засуетился. Он хотел незаметно толкнуть невестку, дать ей понять: беги, мол, пока не поздно, а я попридержу его.

Но бежать было уже поздно. У крыльца стояли солдаты, полицаи. Да Надежда Самойловна и не думала бежать. Не хватило бы сил.

Она оделась. Одела сына. Простилась со стариками и вышла на крыльцо.

В Песковатском видели, как повели Чекалину с Витюшкой в город.

Позади конвойных шел Авдюхин и всю дорогу злобно шипел:

— Искореню… Весь чекалинский корень уничтожу…

Еще одну ночь, теперь уже вместе, провели Саша и Митя в сыром, темном подвале комендатуры. Тяжело нависал сверху сводчатый каменный потолок. В решетчатое окошко глядела снаружи ночь, разбрасывая по стенам слабые отблески.

Прижавшись друг к другу, стараясь хоть немного согреться, Саша и Митя лежали на соломе.

— Гриша Штыков держится, — шепотом рассказывал Митя, — вдвоем нас допрашивали и поодиночке. Он ни в чем не признается. Его тоже пытали, били…

«Может быть, он сейчас рядом, за стеной в подвале», — думал Саша, прислушиваясь.

За дверью послышались шаги. Опять кого-нибудь повели или это ходят тюремщики?

Митя вспомнил, как разошелся офицер на допросе.

— Грозился повесить… Как ты думаешь — повесят? — спросил он, глядя в темноту широко раскрытыми глазами.

— Не посмеют! — Саша крепко, до боли, сжимает зубы. — Нет, Митяй, мы так покорно не умрем! Вот увидишь, еще поживем, наши отобьют. Да мы и сами в случае чего… — наклонившись к уху товарища, Саша шепчет, что надо попытаться бежать, когда выведут из подвала. — Ну и пускай нас застрелят, убьют… Только смелее, не бояться, — говорит он, поблескивая глазами.

Митя молчит.

Саша зябко ежится: опять лихорадит: С трудом поднявшись на ноги, он подходит к окошку. До утра, наверное, долго, очень долго…

Как все болит! Били, пока он не потерял сознание.

Но все же выстоял… Удивительно, сколько в нем силы! Даже и болезнь, корежившая его, отступила, не взяла.

А фашистам тоже не взять. Главное, стиснуть зубы и молчать…

Саша ходит от двери к окошку и обратно, прислушиваясь, как поскрипывает под ногами смерзшаяся солома.

«Бежать… — думает он. — Бежать! Как только откроют дверь, поведут — рвануться вперед… Схватить что попало под руки… Ударить, если схватят, и бежать…» Саша глядит на скорчившегося в углу на связке соломы Митю.