Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.

— Есть явиться к вам!

Лепешев провожает командиров до реки. Впервые оказавшись внизу, он с любопытством оглядывается. В мерклом лунном свете видно, что весь берег изрыт щелями. Всюду клочья бинтов, ваты. В береговой круче чернеют ниши. Возле них тоже груды бинтов, от которых в сырой приречный воздух примешивается запах гноя и крови. И Лепешев только сейчас реально сознает размеры бедствия, обрушившегося на дивизию. Ему становится немного жаль Савеленко, хотя в душе он считает, что комдив перестраховывается, не желает рисковать.

— Проклятое отступление! — ворчит Савеленко. — Дожили!.. Каждый рядовой поучает, как поступать командиру дивизии. Не смешно ли?

Ему никто не отвечает. Командиры идут молча, сосредоточенно глядя под ноги.

— И невдомек этому стратегу, что окруженцы могут выйти к другому участку реки. — В голосе полковника Лепешеву слышится желание оправдаться, желание услышать от сопровождающих командиров одобрение принятого решения.

— Вы правы, — говорит майор в комбинезоне, который поддакивал комдиву и в конюшне. — Наши могут выйти к реке вовсе не на этом участке.

Остальные командиры молчат. Лепешев тоже. Но полковник рад и этой слабой поддержке.

— Этот кусочек правого берега не представляет для нас никакой ценности. Лишь распылим силы и потеряем пулеметы. Ни за понюшку табаку потеряем. Завтра немцы ударят по этому клочку так, что тут живого места не останется. Зачем нам терять людей, да притом еще таких обстрелянных? Мы и без того много потеряли… Надо спасать то, что есть.

— А может быть, все же оставить взвод Лепешева на месте? — неожиданно говорит раненый подполковник. — Если окруженцы пойдут сюда, то они действительно смогут помочь им. Хотя бы огнем.

— Вам прекрасно известно, подполковник Тарасюк, что командование поручило нам не допустить форсирование противником реки на нашем участке! — В басе полковника снова звучит раздражение. — Выполнить приказ — вот наша первейшая задача. Приказ — закон. Сами понимаете — положение тяжелое. Стабилизировать фронт — вот важнейшая цель. Ни на какие авантюры я не пойду. Вы же знаете, что резервы исчерпаны, что фронт по Донцу держат лишь соединения, чудом избежавшие полного разгрома.

«Эх, какой же ты напуганный, — осуждает про себя командира дивизии Лепешев. — А если бы ты был на месте тех, кто там, в степи?»

Савеленко начал войну генералом, командиром корпуса, В летних боях в Белоруссии потерял он все свои части, а также и штаб. Сам каким-то чудом сумел выбраться из окружения. Понизили Савеленко в звании, поставили командовать дивизией. И снова неудача. Лепешев мог понять обозленного комдива — опять достанется ему на орехи от высшего командования. Для Савеленко единственный шанс доказать, что он способен командовать соединением, — выполнить приказ, удержать левый берег Северного Донца. Это мог понять Лепешев. Но он не понимал раздражения, с которым полковник встретил предложение оставить пулеметчиков на правом берегу. Взвод в масштабах дивизии, даже потерявшей две трети личного состава, величина малая. И притом, нельзя же в самом деле повернуться спиной к товарищам, на пределе сил выбивающимся из немецкого окружения!

«Как же так? — думает Лепешев. — Мы хоть и потрепанные, но вырвались. А на остальных наплевать?»

Будто прочитав мысли лейтенанта, полковник Савеленко не торопится ступить на плот. Он останавливается у воды, поворачивается к Лепешеву, молча глядит ему в лицо.

Молодому лейтенанту становится не по себе под этим внимательным взглядом, но он старается не отводить взгляд.

Молчание затягивается.

— Скажите, лейтенант, — наконец произносит Савеленко, — этот боец… как его…

— Красноармеец Глинин.

— Этот Глинин действительно рядовой красноармеец?

— Так точно!

— Он что?.. Он что, разжалованный кадровый командир?

— Никак нет. Бывший бухгалтер.

— Так-с… Это вам досконально известно?

— Согласно документам — так!

— Хм… Ну, все равно. Приказ остается в силе. Завтра доставить его в штаб.

— Слушаюсь!

Полковник оглядывается на плоты, колеблется. Лепешев чувствует, что он что-то не договорил, не договорил весьма важное, необходимое.

— Будут еще указания? — Лепешев напрягается, ожидая ответ.

— Нет. Вроде бы все ясно…

— Значит, переправляться?

— Да. Приказ не отменяю. Но… — Савеленко продолжает колебаться. — Но… если возникнет непредвиденная ситуация… Если произойдет что-нибудь чрезвычайное… Разрешаю действовать по обстановке!

— Слушаюсь! — с облегчением гаркает Лепешев. Савеленко сказал именно то, чего он ждал.

— Но только при чрезвычайных обстоятельствах!.. — Полковник внушительно покачивает указательным пальцем, а в голосе его лейтенанту слышится затаенная грусть. — Всем нам будет искренне жаль, если с вами что-либо случится, лейтенант. Всем. И мне тоже. Вы меня понимаете?

— Так точно! — Лепешев готов расцеловать упрямого в принятых решениях Савеленко. Он рад грустным искренним ноткам в его потеплевшем голосе, рад разрешению действовать самостоятельно и разом прощает полковнику и недавнюю резкость с Глининым, и приказ доставить того в штаб, забывает собственное недовольство этим.

— Вот так… — тихо произносит Савеленко. — Гибель вашего взвода была бы тяжкой потерей для всех нас… — Он кивает в сторону левого берега. — Понимаете?

Полковник крепко жмет Лепешеву руку и, ссутулившись, шагает на плот. Лейтенант впервые остро чувствует, какое в самом деле тяжкое бремя ответственности несет он на своих плечах.

Плоты и понтон отчаливают от берега. Лепешев остается у реки один. Есть изрытый щелями берег, желтая луна, широко разлившаяся река да он, двадцатитрехлетний лейтенант Николай Лепешев, со смутным беспокойством на душе. И беспокойство это не оттого, что Лепешев сейчас одинок под желтой стенной луной. Лейтенант думает о том, что он предпримет, если окруженцы в самом деле будут прорываться к излучине реки, где держит оборону его взвод.

Лепешев скидывает гимнастерку, нижнюю рубашку и с наслаждением моется. Вода освежает его, усталость и сонливость исчезают. Умывшись, он идет посмотреть, как дела у автоматчиков, прикрывающих фланг его позиции. Те спят. Бодрствует только сержант. Он тихо окликает лейтенанта откуда-то из-под раскидистых верб, и Лепешев пробирается на звук его голоса.

В глубоком окопе, устланном камышом, разметались на шинелях уставшие за день бойцы. Лепешев присаживается рядом с сержантом, говорит шепотом:

— Ну, как дела?

— Спокойно. Немцев здесь нет. Ушли. Даже убитых не подобрали. — Сержант кивает на немецкие автоматы, сложенные аккуратной кучкой на краю окопа. — Одиннадцать штук.