Вячеслав Науменко - Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне

Все стало окончательно понятным. На душе было смертельно тяжело.

Я решил пройти к тому месту, где в предшествовавший день совершалось Богослужение.

… Через поле иду по направлению к тому бугорку, на котором был оборудован алтарь походной церкви. Вижу полное поругание: стол, заменявший престол, перевернут, скатерть с него лежит возле, хоругви брошены на землю, икона Воскресения Христова и, кажется, Богоматери (в киоте) — тоже, поминальные записки разбросаны вокруг. Перекрестившись, поднимаю и ставлю престол на прежнее место, покрываю его скатертью. Подняв с земли икону Воскресения Христова, вижу на нижней ее части глубокий след от шипов каблуков военной обуви со вдавленной в образовавшееся углубление грязью. Стерев с иконы следы грязи, прикладываюсь и кладу на престол. Так же поступаю и с другою иконою. Хоругви ставлю к засохшим деревцам, с одного из которых стряхиваю повешенную там шпору. Среди лежащих на земле поминальных записок нахожу и свою. Все их собираю и кладу под скатерть.

<���…> Сын о. А. рассказал нам, что после выдачи советских подданных, в Пеггеце организован лагерь старых эмигрантов, начальником которого англичане назначили его отца. Он рекомендовал пробраться в лагерь, где, быть может, кто-либо поручится за нас как за старых эмигрантов, а тогда нас примут в него и сейчас же зачислят на довольствие. Пробраться туда, по его словам, будет не трудно, так как на территории лагеря и на мосту, а также на той дороге, которая идет по дамбе вдоль Дравы, часовых и танков нет.

Взяв хоругви и иконы, о которых упоминалось выше, сын о. А. и их одностаничник направились в сторону лагеря, а я, воодушевленный такими важными известиями, пошел к семье.

К моменту моего возвращения большей половины казаков уже там не оказалось. Очевидно, заметив почти полное отсутствие охраны, многие из них ушли в горы, а некоторым удалось пробраться в лагерь.

Рассказав семье и знакомым все то, что мне удалось узнать, я решил сейчас же идти с семьей в лагерь, выдав себя за старых эмигрантов. Для этого у нас были весьма ненадежные основания. В период эвакуации с Кубанского предмостного укрепления мне с семьей с ноября 1943 года временно пришлось жить в Одессе, которая, как и вся Одесская область, была в то время присоединена к Румынии и входила в состав губернаторства Трансистрии. Тогда мною и женой были получены в румынской сигуранце, то есть полиции, письменные разрешения на право жительства в этой области, написанные по-румынски, на них стояла печать, в круге которой обозначено было по-румынски «политическая полиция», а в центре красовалась королевская корона с крестом наверху. К сожалению, в тексте этих разрешений стояло злополучное слово — Одесса, которое и могло нас выдать. Приходилось надеяться на помощь Божию и на неосведомлённость рядовых репатриаторов.

Взяв рюкзаки за плечи, а румынские документы в руки, я, жена и дети направились к находившемуся вблизи танку. Один танкист был в машине, а другой возле. Подойдя к последнему, я показал ему наши документы и сказал по-немецки, что мы идем в лагерь. Мой расчет был таков: текста документов он прочесть не сможет, а печать с короною невольно обратит его внимание. Так и оказалось: глянув на то место печати, где было обозначено «политическая полиция», он спросил:

— Полиш?

Я с радостью ему ответил по-немецки:

— Да! Полиш.

Танкист разрешил нам следовать в лагерь. При этом он порекомендовал идти не через лес, а по берегу Дравы, где как-то и не было часовых.

Молясь в душе Богу, мы быстро пошли в указанном направлении. Никогда в жизни я не испытывал такой радости, как в то время. Ведь мы, безусловно, были обречены на явную, мучительную смерть.

Пройдя беспрепятственно по дамбе вдоль Дравы, а затем через мост, мы вошли в лагерный двор, где оказалось уже довольно много людей. Встречные смотрели на нас с удивлением и сочувствием.

… Утром 4 июня все обитатели лагеря, в том числе и я с семьей, пришли к окошку открытого в этот день офиса для регистрации. На этот раз у меня было в руках письменное подтверждение двух старых эмигрантов о том, что я с семьей известен им еще по Югославии.

Часов в десять утра, когда мы проходили регистрацию, со стороны станции Дользах были слышны гудки поезда, отходившего с последними из остававшихся на поляне.

В заключение считаю необходимым упомянуть о судьбе тех казаков, которые ушли в горы.

Несмотря на то что в дни насильственной репатриации всякое передвижение по долине и горам контролировалось английскими солдатами и самолетами, некоторой части казаков — более счастливой удалось через перевалы, покрытые снегом, пробраться в американскую зону Австрии — к Зальцбургу, где одни из них устроились в лагере, другие на работы.

Те, кто пробирался через перевалы, тоже покрытые снегом, по направлению Италии, в большинстве случаев были схвачены англичанами на другой стороне хребта, у выхода из ущелья, выходящего к долине, а потом отправлены в так называемый советский лагерь, охраняемый англичанами, находившийся километрах в семи от Лиенца. Оттуда многим из казаков удалось бежать. Кто не рискнул или не смог это сделать, были выданы советчикам. А те, кто были привезены в этот лагерь после критических дней репатриации, пробыв в нем до октября 1945 года, в результате ликвидации лагеря оказались на свободе.

Оставшиеся возле Лиенца в горах, поднявшись к перевалу, отсиживались в зарослях месяц и дольше, питаясь мясом убитых ими лошадей или же тем, что им удавалось зарабатывать или выпросить у крестьян.

К сожалению, имели место случаи, когда последние выдавали [беглецов] англичанам или вновь организованной австрийской полиции.

К осени, скрывавшиеся в горах, узнав, что главная опасность миновала, спустились к Лиенцу и устроились на работы.

27 мая 1953 года. Кубанец

Существовало мнение, что большинство юнкеров военного училища в Казачьем Стане своевременно ушли в горы и избежали выдачи. Тщательной проверкой выяснено, что это не так. На 1970 год установлено лишь 26 фамилий юнкеров, которым удалось спастись. По свидетельству бывшего юнкера, данные которого о судьбе училища здесь приводятся, выдача училища произведена на 90 процентов.

<���…> Дня за два, а может быть и накануне выдачи офицеров, к нам в училище прибыл Походный атаман Доманов. Это было уже после сдачи оружия офицерами, так как телохранитель атамана, который всегда имел при себе автомат, был на этот раз без оружия, во всяком случае, видимого. Генерал Доманов выступил с речью перед строем дивизиона юнкеров, учебной и нестроевой команд. Он говорил довольно долго, но не особенно складно — видимо, волнуясь.