Луи-Фердинанд Селин - Бойня

Руки у него вертятся, как крылья мельницы. Он судорожно вырывает пучки соломы из подстилки, они разлетаются по всей комнате. Он пытается ухватиться за что-нибудь, дрыгает ногами, кричит как резаный. У него на губах пузырится пена, лицо становится фиолетовым. Дело плохо. Он лежит навзничь, выпучив глаза, высунув язык.

Ранкотта раздражает такое его поведение.

– Скажите же, черт возьми, бригадир, что все это значит? Что он пил, этот дневальный?

Никто не ответил.

– Кто командир звена?

– Я, серьжан! Я, Блемак Франсуа из третьего! Я его таким не видел. Он два года в моем звене… третий эскадрон, второй взвод, четвертое звено. Никогда его таким не видел.

– Очень хорошо! Очень хороший ответ, Блемак.

В этот момент дневальный выпрямляется, собравшись с силами, приподнимается, еще больше таращит глаза, уставившись на нас, и испускает вопль, ужасный, душераздирающий. Кажется, что это никогда не кончится. Затем снова падает, заваливается на бок, опять начинает стонать и дергаться.

Вся караулка стоит вокруг него, обсуждая происходящее.

Ранкотт устанавливает тишину.

– Посмотрите на эту гримасу! Но чего же он нализался, это мерзкое мурло? Конечно, не водки, это невозможно! Должно быть, уксуса! Или краски! Или яда! Да он сейчас подохнет, этот выродок!

Дневальный так страшно бился в судорогах и давился собственной слюной, что вид у него и правда был весьма неприглядный, вызывающий опасения. На него и смотреть противно.

Никто больше не осмеливался к нему прикоснуться. Ранкотту это надоело.

– Комедию ломает! Блин! Ладно! Моя бутылка! Свинья! Что ты с ней сделал? Ты меня слышишь, проходимец?

Он задавал ему вопросы. Но тот продолжал биться в конвульсиях и хрипеть все страшней и страшней.

– У него, случаем, не эпилепсия? – предположил Ламбеллюш. И он принялся вспоминать, излагая подробности… – Бастьен, который был портным в третьем… Артюр… он был в нестроевом взводе после… так он давился собственным языком… его уже должны были демобилизовать… когда его прихватило… он кусал себе язык… прямо впивался в него зубами… я видел, как он выплевывал куски… «Нужно мне его вытащить! – говорил он мне… – Когда у меня приступ, нужно мне его вытащить!..» Я и вытаскивал, вилкой… Артюр Бастьен… Он делался весь черный… Этот, он втягивает язык… он его не высовывает, внутрь убирает.

– Я вас сейчас тоже уберу! Заткнитесь сейчас же, Ламбеллюш! Не морочьте мне голову своей эпилепсией! Убирайтесь! Наберите-ка мне ведро воды! кружку! Сейчас я вам его приведу в чувство, этого пройдоху! Я вас сейчас научу этим хитростям! Бегом! Ну!

Ламбеллюш вернулся с полным ведром.

Сказано – сделано. Несколько кружек воды в лицо. Это привело его в чувство! Еще кружка! Это заставило его сесть! сразу же, с открытым ртом! Он уже не мог кричать. Его глаза округлились. Он съежился от страха. Он дрожал, холодная вода струйками стекала по лицу и одежде.

Он смог что-то простонать… Похоже он звал свою мать.

– Мам-ма… ма… ма… ма…

Из фиолетового он сделался желтым, потом зеленым – до кончиков ушей.

Он смотрел на нас… но он нас не видел… Он снова принялся нести какой-то бред:

– Да… дай… мне… моро… женого.

Он притворялся ребенком, этот кретин. Вот что он просил: мороженого…

– Мама… ма… ма… моро… женое…

– Я тебе сейчас дам мороженого! Мейо! Кувшин! Дайте мне кувшин!

Полный кувшин прямо в рожу!.. с размаха… Брызги во все стороны!..

– Ма… ма! Ма… ма! – вопит он. – Ма… ма… Map… га… ритка…

Это уже что-то новенькое. Мейо подскакивает, он не может утерпеть, он вне себя от радости, внезапно он принимается бить чечетку, он словно обезумел…

– Пароль! – в восторге кричит он! – Пароль!

– Что пароль?

– Пароль!

– Вот это?

– Пароль. Пароль! Это он!

– Пароль?

Ранкотт не согласен. «Маргаритка» для него ничего не значит.

– Мейо, вы пьяны! Замолчите! Это ничего не значит, «Маргаритка»! Не было такой битвы, «Маргаритка»! Я-то не пьян, бригадир! А вы совсем окосели! Вы несете чепуху! Вы что, сейчас, издеваетесь надо мной? Что вы выдумываете?

Дневальный не унимался, приступ продолжался, он подпрыгивал, как лягушка, выпитая дешевая бормотуха подступала ему к горлу, он булькал и рыгал пеной… и еще какой-то мерзостью… «Маргаритка»… продолжал настойчиво повторять он…

– Маргаритка!.. – стонал он.

Это способствовало возобновлению дискуссии о том, действительно ли «Маргаритка» – это пароль.

Это он? Или это что-то другое?

Они никак не могли решить…

Ранкотт стоял на своем… «Маргаритка», такого не могло быть… Точно так же, как «Нарцисс»… Это было еще одно вранье… пьяный бред…

– А! Вы просто морочите мне голову! А! Ну, везуха! Ничего другого вы не придумали?

Тем не менее все остальные упорствовали, они стояли на своем, утверждая, что это был именно их пароль: «Маргаритка».

– Да еще и имя шлюхи! [7]Они думают только о задницах, эти проходимцы! И это называется служба?

«Маргаритка» явно не устраивала Ранкотта в качестве пароля, так же, как и «Нарцисс»…

В углу дневальный снова принимался за свое, он опять начинал стонать, судорожно цепляться за все, что попадалось под руку, исходя слюной, заливая все вокруг своей блевотиной. Ламбеллюш не отходил от него, сидел, склонившись над его головой.

– Эпилепсия! ребята! – неожиданно прыскает он со смеху, – эпилепсия! Так и есть! Он его кусает!

Действительно, это так и было, он его кусал! и довольно сильно… его зубы так сильно вонзились в язык, что он уже был похож на фарш! кровь текла ручьем… Нужно было ему его вытащить. Это было нелегкое дело…

Время шло.

Ранкотта утомила вся эта неразбериха, эта болтовня, эта эпилепсия…

– Блин! Живо шевелитесь! Мейо! Вон отсюда! Сейчас разберемся! «Маргаритка»! «Нарцисс»! Мне наплевать! Вы меня слышите, чихать я на это хотел! Блин! Надоело! Достаточно! Если он выстрелит, сами будете виноваты! Убирайтесь! И поживее! Ну! Вперед! Быстро! На пороховые! Одна нога здесь, другая там! Я не хочу вас больше слышать! Блин! Я не хочу вас больше видеть! Смените вашего часового! Дерьмо собачье! Если он вас укокошит, вот тогда вы поймете как следует! Что вам тогда будет с вашего «Нарцисса»! Вашей «Маргаритки»! Сестренки вашей! Проваливайте! Поворачивайтесь! Я не желаю больше ждать! Посмотрим, какая у вас память! После вашей дурацкой гибели!

Мейо уже устремился вперед, но унтер внезапно остановил его.

– Стой! Стой! Стой! Вы будете проходить мимо лазарета! на обратном пути! Если живы останетесь! Пусть они придут и заберут отсюда этого беднягу дневального! С носилками! Ясно? Ваше чудо эпилепсии! Вот уж поперло, так поперло! Я в восторге! Пароль! Дневальный! Пьянчуги! Все у меня! Все для меня! Летите, мой милый! Пулей! Удачи! Счастливого пути!