Иван Головченко - Под чужим именем

— Родился-то здесь, — вяло отозвался Косачев, — а вырос, можно сказать, сиротой… Отца в гражданскую убили, мне тогда три годика было. Вскоре и мать умерла. Так и рос, как бурьян у дороги, пастушком у богатых людей. А жизнь пастушка, да еще сироты круглого, знаете, какая была.

Косачев загляделся на дальнюю степь и умолк, но лицо его несколько оживилось: мимолетное воспоминание о далеком прошлом несколько отвлекло его от неотвязных тяжелых мыслей. Вскоре он снова заговорил:

— Теперь-то вспоминаю, и даже не верится, как выжил. Да, наверное, и не выжил бы, если бы не организовался у нас колхоз и меня в колхозные подпаски не забрали. Правда, на первых порах тоже приходилось несладко. Жил на конюшне с конюхами, одежонка хоть и получше, но все же не ахти какая, только и того, что голод не донимал. Ну, а потом наш колхоз начал крепнуть, организовали при нем для таких, как я, интернат. Жадно потянулся я к учебе. И вот что интересно: начал жизнь пастушком и по этой же линии пошел — на зоотехника решил учиться. В сороковом году получил диплом и, можно сказать, крепко на ноги стал! Сначала заведовал животноводческой фермой, а потом избрали меня председателем сельсовета. Я до работы, как и до учебы, жадный был, — жить бы да работать! А тут треклятая война грянула, как гром с ясного неба. И пришлось мне новое дело осваивать: тонкую и сложную методику партизанской борьбы.

Увлеченный воспоминаниями, Косачев неуловимо изменился; плечи его выпрямились, вся фигура стала как-то собраннее, голос окреп, и глаза смотрели зорче.

— Сначала мы только «пощипывали» врага: там загорится склад со снаряжением, здесь исчезнет полицай или фашистский солдат, в третьем месте мина разворотит рельсы на железнодорожных путях. Но постепенно силы партизанского отряда крепли. Не буду рассказывать о тех операциях, которые мы провели. Вы, конечно, знаете, как действовали партизаны в тылу противника. Одно было ясно: мы так напугали гитлеровцев, что наши силы стали не то что двоиться — четвериться у них в глазах. Каратели за карателями налетали на село, прочесывали леса, которые поблизости, хватали всех, кто казался им подозрительным. Однажды схватили и меня…

Мехеда вздрогнул. Чутье чекиста подсказывало ему, что именно в этом периоде биографии Косачева таится какой-то неизвестный ему самому секрет — причина совершенного злодеяния.

Продолжая беседу прежним, спокойным тоном, не выдавая особой заинтересованности, он спросил:

— Простите, Савелий Иванович, а при каких обстоятельствах захватили вас гестаповцы?

— Этого я и до сих пор не могу понять, — сказал Косачев. — Мы были хорошо законспирированы. Людей в подпольной организации было немного, и все народ проверенный — я за каждого поручиться готов. И все же гестапо напало на след… Возможно, это была чистая случайность…

— Кто же все-таки входил в организацию?

Косачев указал на братскую могилу в центре села. Голос его дрогнул:

— Вот они… Все здесь, кроме меня и Софьи.

Мехеда свернул за ограду и подошел к братской могиле. Близоруко щуря глаза, он силился прочитать надпись на скромном постаменте.

«А. О. Сы-тен-ко…» — прочитал он по слогам.

Сзади приблизился Косачев. Он объяснил:

— Первый, Андрей Онуфриевич… Бригадиром полеводческой бригады у нас работал. По наказу партизанского штаба остался в селе, и немцы его старостой назначили. А эти пять фамилий, что пониже, — все наши сельские комсомольцы, кто семь, кто девять классов окончил. Дети почти, а вот умерли, как герои! Тут, снизу, мы еще Цивку приписали. Он раньше в кооперации работал. Тоже, бедняга, лютой смертью погиб — гитлеровцы его повесили еще раньше, чем этих расстреляли… Да, не думали мы, когда к заданию готовились, что все так трагически кончится. Еще хорошо, что Софья дней за пять до этого на связь с партизанским отрядом ушла. Иначе и ей бы здесь лежать…

— Это вы о Софье Петровне?

— О ней, конечно… Породнились мы с ней в партизанском отряде, а теперь нас еще крепче, чем любовь, общее горе связало…

Косачев снова помрачнел и на все дальнейшие вопросы Мехеды отвечал неохотно, короткими фразами. Видимо, его раздражал этот разговор, который он считал бесполезным.

— Ну, а в чем ,состояло ваше последнее задание? — немного помолчав, спросил Мехеда.

— Задание обыкновенное: нужно было поджечь амбары и сараи, где хранился собранный для гитлеровцев хлеб. Запасли горючее, разработали план. Сытенко как староста запланировал в вечер поджога собрать совещание полицейских, тех, кто охранял зерно. Два члена группы выделялись для наблюдения за помещением старосты. Остальные пять — я возглавлял эту пятерку — должны были бесшумно снять охрану и поджечь зернохранилище. Пароль, чтобы можно было поближе подойти, мне заранее сообщил староста. Выполнив задание, все мы должны были уйти на соединение с партизанским отрядом в лес. В селе приказано было остаться только Сытенко. Как староста, он не мог оказаться под подозрением, и через него мы рассчитывали поддерживать дальнейшую связь между селом и партизанским отрядом.

Мехеда внимательно слушал рассказ председателя и с тоскою думал, что опять ничего существенного не узнал. Ни малейшей, самой тоненькой ниточки, за которую можно было бы ухватиться! Однако с упорством человека, решившего во что бы то ни стало докопаться до истины, он продолжал задавать вопросы.

— Значит, поджечь зернохранилище вы так и не успели? Похоже, что гитлеровцы заранее узнали о ваших планах и сумели вам помешать?

— В том-то и дело, что меня арестовали за день до того, как мы должны были поджечь склады. А еще через день в камеру ко мне бросили окровавленного Цивку. О судьбе остальных я узнал позже, когда всю нашу группу повели на расстрел.

— Какое же обвинение лично вам предъявили гестаповцы?

— Обвинение в том, что я возглавлял нашу подпольную организацию. Требовали, чтобы я указал местонахождение партизанского отряда. Ну, и конечно связных. Сначала даже не очень били, больше уговаривали. Купить, гады, хотели. Ну, а когда увидели, что я на их посулы не пойду… да что там говорить! Сами знаете, как в гестапо допрашивали. — Косачев поднес спичку к потухшему окурку. — Да, досталось нам тогда с Цивкой! Нас, конечно, допрашивали каждого отдельно, но с его слов я знаю, что и от него требовали того же: «Скажи, где партизаны, кто связным работает?» Им, видно, и невдомек было, что и про партизанский отряд, вернее, место, где он базируется, и кто наш связной, знал только я… Вскоре Цивку снова увели на допрос, и в камеру он больше не вернулся. Начальник гестапо угрожал мне потом, что и меня повесят, как Цивку. Но, как видно, не вышел еще срок моей жизни…

Мехеда слушал, не задавая вопросов, не решаясь прервать эту цепочку воспоминаний, в которой, возможно, таилось какое-то решающе важное для следствия. звено.