Николай Виноградов - Подводный фронт

Такого рода запреты ставили нас просто-таки в безвыходное положение. О каком мастерстве командира-подводника могла идти речь, если, к примеру, не разрешалось отрабатывать такой важный для боя прием, как подныривание под корабль охранения? Спору нет, думать о безопасности людей в ходе боевой подготовки необходимо. Недопустимо, когда в мирное время за чью-то халатность, непредусмотрительность приходится расплачиваться бессмысленными человеческими жертвами, гибелью дорогостоящих кораблей. Но ведь не ведет к добру и другая крайность — стремление избежать какого-либо риска, вести боевую учебу в предельно упрощенных, тепличных условиях. Научить людей боевому мастерству можно только в обстановке, максимально приближенной к реальному бою. Тому же, кто чрезмерно перестраховывается во время учебы, может статься, очень дорогой ценой придется расплачиваться за это на войне.

Эти мысли я высказал на заседании Военного совета флота. Ободряло то, что слушали меня сочувственно, с пониманием.

— Какие будут мнения, товарищи? — спросил Головко.

Один за другим высказывались члены Военного совета, и в каждом выступлении я чувствовал поддержку. Командующий флотом подвел итог:

— Мы — коммунисты. Партия, народ поставили нас сюда для того, чтобы блюсти интересы защиты Родины, боеготовности флота. Какова же будет цена нам, коль побоимся взять во имя этого ответственность на себя?..

Давая «добро» на проведение серьезной, всесторонней подводной подготовки вопреки всяческим ограничениям и запретам, Военный совет флота и лично командующий действительно брали на себя колоссальную ответственность. Ведь случись что-то опять чрезвычайное — и меры могли быть приняты еще более крутые, чем после случая с «Д-1». Командование Северного флота могло поступить таким образом прежде всего потому, что оно состояло из единомышленников. Причем едины эти люди были не только во взглядах на флотские дела, но и в своей жизненной позиции, в своей честности и принципиальности.

После этого важного разговора на Военном совете и у меня, и у других подводников уверенности значительно прибавилось. На импровизированном полигоне в районе губы Мотка и губы Кутовая мы теперь отрабатывали подныривание лодок под надводный корабль, производили прострелку воздухом торпедных аппаратов… В мае приступили к выполнению торпедных стрельб.

В связи с этим возникла проблема обеспечения боевой учебы экипажей лодок надводными кораблями. Я доложил об этом командующему.

— Эсминец «Куйбышев» вам подойдет? — спросил Головко.

— Конечно.

— Вот и берите его в полное распоряжение.

О таком подводники и мечтать не могли. Большой надводный корабль, которых не так-то много насчитывалось на Севере, выделялся исключительно на наши нужды! Это сразу сняло многие проблемы. Теперь боевая учеба набрала максимальный темп. Мы сутками и неделями пропадали в море. Отстрелялся один экипаж, за ним тут же следовал черед другого. Соберемся для короткого разбора на эсминец — и снова за учебу. Мы спешили наверстать упущенное в осенне-зимний период. Успели многое. Но далеко не все.

Первые дни войны… На докладах у командующего, которые он ежедневно принимал на флотском КП, уже звучали сообщения о первых успехах береговых артиллеристов, летчиков. А я все вынужден был повторять: вернулась такая-то лодка — результата нет… Но несмотря на это, в те трудные дни я не слышал ни единого упрека ни от А. Г. Головко, ни от других членов Военного совета. Более того. Вспоминается такой случай. 4 июля мы ожидали возвращения «Щ-421» из боевого похода. Член Военного совета дивизионный комиссар А. А. Николаев, узнав об этом, позвонил мне:

— Надо бы встретить лодку как-то необычно, тепло.

— Необычно? — удивился я. — Поход же был неудачный!

— Но ведь люди честно несли службу на боевой позиции. И возвращаются они не откуда-нибудь — с передовой.

Встречали Н. А. Лунина и его подчиненных если и не торжественно, то, во всяком случае, вполне подобающим образом. На причальной стенке находилось все командование флота и бригады. А. Г. Головко поздравил экипаж с благополучным возвращением. А затем последовала, так сказать, неофициальная часть: командующий и другие руководители пришли на подводную лодку пообедать вместе с экипажем. Обстановка поначалу была не очень-то веселая. Но А. Г. Головко,

А. А. Николаев умело разрядили ее: пошел живой, откровенный разговор, зазвучали шутки… И видно было, что моряки «Щ-421», которые возвращались в базу с неважным настроением, вновь обретали присутствие духа. И Лунин, непроницаемый Лунин, не сумел па этот раз сохранить свою обычную невозмутимость. Он встал и сказал:

— Не лучшим образом мы, товарищи, сработали в море. Упустили конвой. Но упустили мы его не по трусости, не потому, что нам не хватило смелости лицом к лицу встретиться с врагом. Произошло это из-за нехватки опыта. Теперь опыт у нас есть. И я обещаю командованию, что больше ни одна фашистская гадина, попавшая в окуляр перископа, не уйдет от наших торпед.

Лунин не нарушил слова. Характерной чертой его командирского почерка стала неуемная настойчивость: если уж он обнаружит цель, то непременно атакует ее, и всегда успешно.

Первые походы многому научили и других командиров, другие экипажи. Обогатили они определенным опытом и меня как командира бригады, и штаб соединения. У нас появился пусть еще не очень богатый, но весьма поучительный материал для анализа приемов и способов ведения боевых действий на вражеских коммуникациях. Инструктируя командиров, я уже мог опираться на конкретные данные, конкретный опыт. Скажем, ставя задачу командиру «Щ-402» старшему лейтенанту Н. Г. Столбову на уничтожение судов противника в районе Порсангер-фьорда, я имел уже перед собой кальку маневрирования подводной лодки «Д-3», которая незадолго до этого вернулась из того же района.

Вместе со Столбовым мы долго изучали всю боевую документацию по походу «Д-3», старались понять, почему же неэффективным оказался произведенный ею поиск противника. Вывод напрашивался сам собой: нельзя ограничиваться пассивным ожиданием вражеских кораблей и судов в одном каком-то месте. Искать их надо более активно.

— Судя по всему, — сказал я Столбову, — враг пока не очень-то заботится о противолодочной обороне своих баз.

Он понял с полуслова. Надо было видеть, как загорелись глаза командира. Дерзкое дело ему было по душе.

— Прошу разрешения, если представится возможность, попробовать прорваться на рейд Хоннингсвог, — попросил он.

И я охотно дал «добро».

Столбов блестяще осуществил свое намерение. Через четыре дня после выхода из базы, 14 июля, с «Щ-402» поступило сообщение об успешной атаке вражеского транспорта.