Василий Добрынин - Последняя мировая... Книга 1

«Железку» бомбили: небо кипело от самолетных стай. Шли на восток поезда, теряя вагоны, людей; все, что было в вагонах, попавших под бомбы; горевших в кювете и на полотне. Груды металла, головни, пепел, запах крови и отгоревшей нефти — вот что было теперь на железной дороге. «Дорога объединяет людей!» — всегда думал Мирка. «Поэтому скашивать свой урожай, смерти-старухе, удобней всего на дороге!» — видел теперь.

Этого лета он ждал. Шла четырнадцатая весна. Годом первой любви мог стать 1941-й. Строки стихов, вдохновляя предчувствием встречи с мечтой, легли на бумагу в начале марта.

А в двадцать второй день лета, пришла война. Она отменила все: мечты, надежды и принадлежность людей друг другу. Даже себе, — видел Мирка, — люди переставали принадлежать. Уходили на фронт мужчины — кто спрашивал их матерей, жен, детей? И отец уходил. Никто не спрашивал маму, Мирку, сестренку.

Маму переменила война. Мирка, с 22 июня, не видел ее улыбки. Только когда провожала папу... Она говорила: «Все будет Арист, хорошо. Не волнуйся за нас. Ты придешь, а они, — на сестру и Мирку, с улыбкой кивнула она, — повзрослеют. Представь…». Но это была не та, не такая, как до войны, улыбка. В ней мама прятала слезы. А плакала после, когда вместе с другими, уехал папа, на присланном из района грузовике…

«Эвакуация, — печально вздыхала мама, слушая гром отдаленной бомбежки. — Заводы везут на Урал…». И у Мирки от этих слов, опускались руки, как и у мамы, и сердце щемило: он понимал, — это значит, что немцы придут и сюда. Иначе страна бы не увозила заводы, не уходила бы так далеко на восток.

Гнали мимо деревни скот, из колхозов, которые были, наверно, уже под немцами. «Скоро будут и здесь!» — понял Мирка, когда им: группе подростков, с бухгалтером, во главе, поручили колхозных коней отогнать в Купянск. На станцию. А оттуда, может быть, поездом, увезут их в чужие степи, подальше от немцев.

Пришла пора маме и сына-подростка, родную кровинку, собрать в дорогу. Милость войны заключается в том, что она, иногда оставляет выбор между потерей и расставанием. Не скользила ненужной каплей, слеза по щеке: судьба уводила сына прочь от войны.

В кладовке был большой шмат копченого сала. Мирка видел, как колебалась мама, надрезав его ножом в одном месте, потом переставила лезвие и отсекла кусок для сына, в дорогу. Это было последнее из запасов. Мама с сестрой оставались одни. Их было двое, но Мирка видел — ему она отдавала большее… Впервые, уже не по-детски, по-настоящему, пожалел он маму. Остро, до слез. И не смог ничего сказать…

— Мирон, — говорила она в напутствие, — ты уже совсем взрослый. Иди. Дай бог тебе доброй дороги! Может быть, это и к лучшему, сын…

Неловко перекрестила, и не сказала, почему уходить — это лучше. Надеялась мама… Улыбалась, приободряя сына, а он видел: улыбка похожа на ту, с которой она провожала папу…

— Все у нас хорошо будет, мам! Мы вернемся, с папой… — чмокнул ее мимо губ, в повлажневшую щеку, Мирка.

Их было пятеро: ребята помладше; и бухгалтер, интеллигентнейший Игорь Миронович. Просто Мироныч — участник гражданской войны. На первом привале, он расстелил газету и выложил все, что имел съестного.

— Ребята, — он обратился как к взрослым, — я предлагаю так: стол общий! Хотя, не обязаны…

Мальчишки, также как он, развернули мешки, и Мирка вдруг понял, насчет «не обязаны» — шмат сала, который лежал в глубине его сумки, был самым большим и вкусным. «Мама», — вздохнул он, и выложил вкусность в «общий котел».

— Картошку вареную, творог, молочное, — ешьте сейчас. Испортится. А это, — вздохнул Игорь Миронович, и выбрал, пройдя по съестному кругу, — Это мы будем есть экономя. Позже, а не сейчас.

Шмат сала был самым нескоропортящимся, конечно, и был убран подальше и на потом… Мама вспомнилась Мирке, нож, коснувшийся сала там, потом там, — и привкус войны он почувствовал в хлебе, который ел.

Сутки-вторые, шли под открытым небом, в пути. Война настигала. Гремела по следу, и обходила их справа, и слева. Ночами горели зарницы, какие бывают на севере и на войне. В холодеющем воздухе ночи, когда обостряется слух, они слышали лязг танковых гусениц. «Это, может быть, лучше…» — мама верила, что он уйдет от войны. А он думал теперь лишь о них: сестре и маме. Там были, скорее всего, уже немцы. Эта мысль холодила сильнее холодного воздуха.

Лишь на первом привале, ребята: Витька, Сашка, Лешка и Мирка, порассуждали по-своему, по-мальчишески, о войне.

— Зря мы идем! — сказал Витька. Он всегда рассуждал уверенно и на любые темы: привык, что считаются с теми, кто рассуждает вслух, и пусть не обязательно верно…

— Чего? — усомнился Сашка.

— А она скоро кончится!

— Мы уводим коней, каждый день бомбят наших, — не согласился Мирка. Как соглашаться, когда тень одной самолетной стаи, целиком накрывала деревню? А летали и ночью.

Витька пристально глянул на Мирку и вскинул руку, чтоб что-то сказать, но Леша его перебил. Он спросил Мирку:

— Ты что, хочешь сказать?...

— Да, ну вас! — пресек их Витька, взмахнул рукой, — Мы же не видим, — а наши туда, даже больше, чем эти летают! И танки их наши давят! Сталин, Буденный… они, да они еще! И мы на войну не успеем!

— А ты что, хотел бы? — спросил его Леша.

— Я? Да ты что? Я — хотел бы!

Мирка хотел бы поверить Витьке — в Сталина, и в Буденного. Очень хотел бы. Но, самым мудрым был Леша:

— Игорь Миронович, — окликнул он, — Игорь Миронович! Скажите, война скоро кончится?

Игорь Миронович подошел, внимательно присмотрелся к ним, к каждому, и, подбирая слова, ответил:

— Может быть, и не скоро… Ребята, переживаете, что не успеете? А ведь вы успели! Вы уже на войне: ведь мы выполняем задание партии и Главнокомандования. Поймите — серьезное дело! Может быть, и не скоро, но победа, конечно, — за нами! Вот это я точно скажу вам! А вклад свой в победу вы уже вносите! Ясно?

На рассвете над ними, звеньями-тройками, прошли самолеты немцев. Не те, и не так, что летали армадами, каждый день, на большой высоте. Эти шли прямо над головами.

— Штурмовики… — сказал Игорь Миронович. И с грустью, и как показалось ребятам, с тоской, посмотрел на них.

Он понимал, что это не бомбовозы — это стервятники близкого, прифронтового полета. Они еще видели точки тройные у горизонта, моторы их были слышны, а в эфире, своим, пронеслось из штурмовиков: «Майн готт, там кони! Великолепные кони!».

Их было двадцать. Это были хорошие, очень хорошие, не те, что работали в поле, — а племенные кони.

Мирка, ребята, думать не думали о радиостанциях штурмовиков, а Игорь Миронович знал уже: всё, они уже обречены!

Звенья штурмовиков еще пролетали дважды, но дети, со стариком во главе, перегоняли не танки, не пушки, и немцы не тронули их. Так же, как и вчера, прошла еще одна ночь в пути: с теплом от костра, и тянущим холодом заросившихся трав. И солнечный день обещали склонившие травы роса, и густой туман.