Богдан Сушинский - Опаленные войной

— Что ж, — вздохнул Громов, — нам с тобой еще только предстоит испытать все это на себе. Передай им привет из 120‑го. Пусть держатся. Они геройские парни, так и скажи им.

К одиннадцати вечера немцы перенесли огонь на территорию, прилегающую к консервному заводу и доту «Сокол»; город тоже обстреливали почти непрерывно. А здесь, возле «Беркута», почему-то все затихло. Но именно это затишье сразу же насторожило Громова: а если фрицы всего лишь усыпляют бдительность?

Тем временем, воспользовавшись затишьем, начали — по два-три человека, засыпая свои окопы, — отходить бойцы батальона. Узнав об этом, весь гарнизон дота вышел на поверхность, и почти каждый пехотинец подходил к беркутовцам, стараясь хоть чем-нибудь поделиться: кто-то отсыпал махорки, кто-то оставил пару патронов, а какой-то пехотинец в тельняшке даже расщедрился на гранату. Точно так же прощались они и с бойцами Рашковского, готовящими позиции в небольших, углубленных ротой Горелова окопах-пещерах на террасе за дотом. Место это было удобно тем, что сверху пещеры прикрывались каменными сводами-козырьками, и каждый из таких окопов тоже напоминал своеобразный дот. Однако сейчас никто из «батальонных» им не завидовал. По существу, люди готовили собственные могилы.

Последним в батальоне отходил старшина. Он отыскал Громова, сунул ему в руки фонарик, сказал: «Трофейный, офицерский, во время форсирования взял. Такой всегда пригодится», — и, неуклюже отдав честь, побежал догонять своих.

— После войны верну! — озорно пообещал ему вдогонку лейтенант.

— Не испытывай судьбу! — возмутился старшина. — И не гневи.

Как бы прикрывая их отход, Дзюбач выпустил из пулемета несколько коротких очередей, а залегший за камнями, чуть ниже дота, рядовой Абдулаев, видевший, казалось, и сквозь ночную тьму, несколько раз снайперски пальнул по тому берегу из винтовки. Немцы должны были знать: на позициях русских не дремлют.

— Братцы, а ведь впереди нас уже, кажется, ни души, — только теперь понял смысл того, что произошло, командир второго орудия Назаренко. — Через полчаса фрицы это пронюхают и посунут сюда, как саранча.

— Давно пора, а то снаряды-патроны зря тратим. Палим черт знает куда и по кому, — невозмутимо ответил Крамарчук, по-восточному усевшийся на крыше дота с карабином в руках.

с горским акцентом и как можно воинственнее пропел он, потрясая оружием.

«И они действительно нахлынут, — не мог не согласиться Громов, — и тоже на рассвете».

Как и у всех остальных бойцов, настроение у него было тягостное. Сколь ни трудно было им до сих пор, но каждый из бойцов гарнизона осознавал: там, впереди, по флангам и в тылу — свои. В случае чего, поддержат, выручат, через окружение придут на помощь. А теперь рядом оставалась лишь горстка таких же обреченных бойцов Рашковского, которые вряд ли сумеют продержаться хотя бы полдня.

Когда Громов и Крамарчук вернулись в дот, Газарян с тремя бойцами уже поднял на палатке раненого Петлякова.

— А ты что, тоже уходишь? — изумился Крамарчук, видя, что к процессии с плащ-палатками пристроился и телефонист из пулеметной точки — Пащук.

— А что, я ведь ранен, — жалобно пробормотал тот. — Товарищ лейтенант… Мария, скажи товарищу командиру: я ведь ранен. Вот, можете посмотреть.

— Ты… ранен?! — еще больше изумился Крамарчук. — Эту царапину в плечо ты считаешь раной?!

— Что ты пристал ко мне? Что пристал?! Да, я ранен, да! — Скажи ему, доктор Мария! — обратился к ней сержант.

— Он действительно ранен, — опустив голову, подтвердила Кристич. — И имеет право уйти в медсанбат.

— Все ясно. Санинструктор Кристич, вы должны сопровождать раненых, — вмешался Громов, не глядя на Пащука, — до выхода из зоны укрепрайона и передачи их в госпиталь. Это приказ.

Бойцы догадывались, что такой приказ обязательно последует, и начали лихорадочно засовывать в ее медицинскую сумку письма. А Газарян остановил Марию уже на выходе и при всех трогательно поцеловал в щеку.

— Зато нэ загружаю письмами, — сказал в оправдание. — Извини, лейтенант, паследний раз дэвушку целую. Сама жизнь уходыт.

— А ведь хитрый, змей, — искренне позавидовал ему ефрейтор Гранишин. — Я тоже не писал, а вот же, не догадался…

— Лейтенант, — подтолкнул Громова Крамарчук. — Она что, совсем уходит?

— Ты единственный, кого это удивило, — вполголоса заметил Громов.

— Тогда чего же ты? Иди, прощайся.

— Мы уже, Крамарчук, попрощались, — стоически ответил Громов и, сцепив зубы, остановился недалеко от входа. Он еле сдержался, чтобы не выйти вслед за Марией.

Впрочем, в душе Андрей тоже позавидовал находчивости Газаряна. С Марией он, по существу, не попрощался — так оно и есть. Да и Кристич… Знала ведь, что это их последний вечер, а не подошла. Ни теперь, ни раньше. Из дота тоже ушла как-то совершенно спокойно. Даже не оглянулась.

Громов побрел к себе, на командный пункт, и устало присел на скамейку возле пульта с телефонами. Вознамерился позвонить Шелуденко, но в последнюю секунду передумал: какой смысл лишний раз тревожить его? Знал, что майор сейчас тоже прощается с бойцами. Хотя… почему прощается? Почему бы ему не уйти вместе с отступающими, с ранеными? Зачем ему оставаться в доте? Какова его роль? Чем он сможет помочь своим гарнизонам как командир? Впрочем, нет. Уйти Шелуденко, конечно, не имел права. В дотах и вокруг них, в подразделениях прикрытия, — его батальон. И люди должны знать, что командир с ними и готов разделить их судьбу. Это всегда очень важно, — рассуждал Громов, — чтобы солдат знал: командир здесь, рядом. Вместе сражаемся и вместе, если суждено, погибнем. Хотя, если по совести, такого офицера нужно было бы спасти для армии. В любом только что сформированном из призывников батальоне, который где-то там, в глубоком тылу, еще только готовится к своему первому бою, Шелуденко с его опытом был бы незаменим.

— Сержант, — вдруг вспомнил он о Малышевой и взялся за трубку. — Слышь, сержант?!

— Я — красноармеец Лутаков, — послышалось в трубке.

— Божественно. Здесь лейтенант Громов. Сержант что, погиб?

— Ранен, товарищ лейтенант. Тяжело ранен. Перевязывают его.

— Жаль, прекрасный был командир. Меня интересует судьба Зои Малышевой, вашего санинструктора.

— Вот она-то действительно погибла.

— То есть как это: «погибла»?

— Сверху нам сбросили провод, мы установили связь. Так вот по телефону сказали, что она… Словом, ранили ее тяжело, когда ползла, ну и…

Громов удрученно промолчал. «Что ж вы, мужики, черт бы вас побрал?! — кричала его душа. — Что ж вы… не сумели спасти ее?! Одну-единственную!»