Евгений Авдиенко - Последние солдаты империи

Многие потом говорили, что, ознакомившись с записями, государь на несколько дней закрылся в своих покоях, отменил все приемы и запретил шумные гуляния. Однако со временем тайна ларца превратилась в легенду, и о ней постепенно стали забывать. Но некоторыми близкими к государю особами после было замечено, что российский император стал довольно часто без всякого на то основания задумчив и менее общителен, а государыня начала интересоваться целителями и прорицателями, которые с подачи императрицы становились все более и более известны в России.

Но, возможно, это были только слухи, которых в этой стране всегда великое множество…

Август четырнадцатого года… Месяц радости и слез, восторгов и проклятий, надежд и отчаяния…

Первого августа 1914 года германский посол граф Пурталес вручил министру иностранных дел Российской империи Сазонову ноту, в которой помпезно и вычурно было заявлено об объявлении войны. Кайзер Вильгельм II от имени своей империи якобы принимал брошенный вызов России, которая и не думала ничего ему бросать, так как войны не хотела и была к ней абсолютно не готова. Впрочем, в истории Российского государства не было случая, чтобы огромная страна, обладающая колоссальными ресурсами, была готова к отражению агрессии извне. Мобилизация, проводимая Россией, затянулась на долгих сорок дней – сказались огромные территории и качество дорог – и кайзеровская Германия, мобилизовавшись в два с половиной раза быстрее и рассчитывая вначале разделаться с союзной Францией, двинула на Париж.

Франция запаниковала. Противостоять совершенной немецкой военной машине в одиночку она не могла, и в Петербург полетели мольбы о помощи.

В то время бытовало мнение о молниеносности этой войны. И германские генералы, и российский Генштаб рассчитывали завершить эту кампанию до зимы и поэтому спешили сделать удачный дебют. По настоянию Антанты, на помощь союзной Франции раньше сроков окончания всеобщей мобилизации в непроходимые Мазурские болота Восточной Пруссии Россия выдвинула две армии: с севера – 1-ю армию Петра Карловича Ренненкампфа, с юга, – 2-ю армию бывшего генерал-губернатора Туркестана Александра Васильевича Самсонова.

Более неудачного тандема командующих армиями придумать было невозможно. Еще в Русско-японскую кампанию Ренненкампф и Самсонов, будучи соседями на фронте, стали заклятыми врагами после того, как Самсонов без каких-либо оснований не поддержал атаку частей Ренненкампфа, что привело к чудовищным потерям и срыву наступления. С того времени оба генерала при нечастых встречах никогда не подавали друг другу руки, а на балах и приемах вообще старались не замечать присутствия «обидчика».

Союзники умоляли Петербург надавить на немцев, и российский Генштаб слал к Самсонову депеши: «Только вперед!» И Самсонов наступал. Наступал, надеясь, что Ренненкампф, верный своему воинскому долгу и присяге, забудет былую ссору и ударит по немцам с севера.

Адъютант командира Гвардейского Кексгольмского полка лейб-гвардии поручик Борис Петрович Нелюбов грыз семечки, которыми его угостили казаки конвойной сотни есаула Глотова, и пытался представить себе, что сейчас делает в далеком Петербурге его Варя. Год назад по безумной любви он женился на дальней родственнице видного государственного деятеля, друга Александра III, обер-егерьмейстера, члена Государственного совета графа Сергея Дмитриевича Шереметева и теперь с надеждой и оптимизмом смотрел в будущее.

В начале войны, получив назначение во 2-ю армию генерала Самсонова, в последний вечер с женой Борис старался казаться беспечным и веселым, как будто ехал на прогулку, а Варя молчала и только грустно смотрела на него своими умными голубыми глазами, в которых отчетливо читалась несказанная тревога за судьбу мужа.

Как же Борис любил эти васильковые глаза, этот милый овал лица, ласковую улыбку и неповторимый запах волос. Когда в июне, за месяц до войны, Варя сказала ему, что ждет ребенка, Нелюбов, не найдя слов от охватившего душу восторга, подхватил жену на руки и долго носил по их большой квартире на Троицкой улице, не в силах расстаться с женой и с новой зарождающейся в ней жизнью.

А ведь каких-то три-четыре года назад все было иначе. Мот и повеса, картежник и дуэлянт, поручик-кавалергард Борис Петрович Нелюбов был известен всему Петербургу. Его успехи у замужних столичных дам превышали все нормы и без того не пуританской столицы. Обманутые мужья, даже зная о близких отношениях Бориса со своими дражайшими половинами, не решались открыто вступить в конфликт с лихим поручиком, который был превосходным стрелком из револьвера, а на саблях фехтовал так, что даже бывалые вояки, пройдя не одну войну и прожив не один год в столице, удивлялись ловкости Нелюбова. Великий князь Дмитрий Павлович, однажды посетив полковой тир кавалергардов, увидел, как ранее неизвестный ему высокий, красивый поручик на спор от бедра влет, раз за разом из двух револьверов расстрелял четырнадцать пустых бутылок из-под шампанского – именно столько у стрелка было патронов. Причем два полупьяных ассистента-сослуживца, совсем не старались облегчить тому задачу и подкидывали бутылки в разные стороны. Пораженный такой дьявольской меткостью, великий князь попросил командира полка представить ему поручика и, узнав, что они почти ровесники, тут же пригласил Нелюбова составить ему компанию на вечер. Дмитрию Павловичу понравился простой и веселый характер офицера, и с тех пор тот стал неизменным товарищем двоюродного брата Николая II на всех вечеринках гвардейской молодежи. И хотя раньше Борис, как и многие другие, сам частенько злословил об «особых отношениях» великого князя Дмитрия Павловича и Феликса Юсупова, оказавшись в одной компании и приглядевшись к обоим повнимательней, понял, что всему виной скука, которая обуревала не только этих великосветских бездельников, но и разлагающе действовала на добрую половину Петербурга. «Бог им судья!» – решил тогда для себя Борис и, стараясь не пропустить ни одной вечеринки, вдохновенно бросался на штурм любой крепости, которая носила юбку и была хороша собой.

От воспоминаний Бориса оторвал вестовой из штаба полка, маленький деревенский паренек, который всегда почему-то смущался и робел, передавая приказания командира: